Полина Дашкова - Горлов тупик [litres]

– …Лет через десять бактерии разовьют резистентность, – продолжал вещать Коля, – тогда понадобится адекватная альтернатива антибиотикам…

Генерал все-таки перебил:

– Ты откуда так подробно все это знаешь?

– Ну, я же читаю научную периодику, попадались ее статьи, и Троян рассказывал.

Генерал махнул рукой:

– Ладно, с вирусами-бактериями ясно, давай дослушаем. – Он включил диктофон.

Голос Радченко:

«Она сама что обо всем этом думает?

– Коль, она понятия не имеет, кому и зачем это понадобилось. Ей страшно. Старается оградить отца, он старый, войну прошел. Завтра подъеду, поменяю им замок.

– У нее есть враги, завистники?

– К Надьке все относятся хорошо, ну, или нормально. Дорогу она никому не перебегала, гадостей не делала. Я не знаю никого, кто способен на такое.

– А если кто-то из членов семьи? Постороннему непросто добыть ключи от квартиры, узнать рабочий телефон и время, когда никого нет дома. Ты сказал, у дочки муж артист-красавец, допустим, погуливает, нарвался на стерву, которая пытается разбить семью…

– Я тоже об этом подумал. Но при чем тут Надька и зачем стерве черновики диссертации? Нет, Коль, это не семейные дела. Мне кажется, это похоже на банду нацистов. Надька попала в поле их зрения не по каким-то особым, личным причинам, а скорее всего случайно, методом тыка, просто потому, что еврейка. Она единственная их жертва или есть другие – не знаю. Готовят они какую-то провокацию или просто развлекаются – не знаю. Я счел нужным поставить тебя в известность, на тот случай, если это все-таки подготовка провокации, чтоб в твоей Конторе четко понимали: Надька тут абсолютно ни при чем. Ее пытаются подставить. Разбираться, кто, зачем, и ловить нацистов – прямая обязанность твоей Конторы».

Запись кончилась. Генерал заметил, что Радченко разминает в пальцах сигарету, кивнул:

– Ладно уж, вон там пепельница.

Ему самому тоже хотелось перекурить, но после сердцебиения опасался. Налил себе еще воды из графина, попил, внимательно взглянул на Радченко:

– Ты, Коль, большой молодец, что сразу мне позвонил. Я только не понял: у тебя к этой Ласкиной вопросы есть или нет?

– Нет, Федор Иванович. – Коля помотал головой, – проверенная-перепроверенная, уже семь лет выездная, анкеты чистые, характеристики самые положительные.

«Подписку о неразглашении блюдет железно», – добавил про себя генерал.

Он приказал Радченко пока никого в эту историю не посвящать. Диктофон и лиловую папку оставил у себя.

На пороге Коля остановился, развернулся:

– Виноват, товарищ генерал, разрешите спросить?

– Ну, что еще?

– Ласкину можно выпускать за границу? Они во вторник в Нуберро летят, на дизентерию.

– А чего ж не выпустить? Или опасаешься, сбежит, попросит политического убежища в Нуберро? – Федор Иванович подмигнул и улыбнулся своей фирменной улыбкой.

Радченко улыбнулся в ответ.

– Ясненько, товарищ генерал. Значит, выпускаем. Разрешите идти?

– Иди, Коля.

Влад успокоился, пока шагал по коридорам. Глупо срываться на финише, он же посвященный, умеет владеть собой. Немного смущала срочность вызова, обычно следаков с допросов не срывают, тем более полковнику Соколову известно, кого в данный конкретный момент допрашивает майор Любый. Ну, ладно, из-за мнимого удара Самого сейчас все пойдет кувырком.

– Ты чего это молодежь третируешь? – спросил Соколов, как только Влад переступил порог кабинета.

– Нажаловался стажер? – Он уселся напротив и. о., не дожидаясь приглашения. – Когда ж успел?

– Нет, он не жаловался, просто доложил, – полковник хмыкнул и взглянул на Влада своими ярко-голубыми глазами, – я с ним в коридоре столкнулся, смотрю, на парнишке лица нет. Ну, поинтересовался, в чем дело, почему не на допросе. Он сказал, ты его выставил. Чем же он тебе не угодил?

«А парнишка не простой, сынок или племянник чей-то», – догадался Влад и сказал:

– Стажер должен учиться, вот я его и учу уму-разуму, а то много себе позволяет, молодой, да ранний.

И. о. кивнул и принялся щелкать крышкой зажигалки «Зиппо».

Глядя на американскую стальную игрушку, Влад вспомнил, что и. о. служил в СМЕРШ. Креатура Абакумова. В принципе, Соколов ему нравился. Чистокровный славянин, красавец, настоящий мужик, благородная чекистская порода. В органах с тридцать седьмого, прошел огни и воды, участвовал в сверхсекретных спецоперациях в Прибалтике и в Польше. В отличие от аппаратных чинуш не трусил, кровищей не брезговал, смело и честно выполнял свою работу, потому и уцелел во всех чистках, не слетел вместе с Абакумовым. Сам таких ценит. Возможно, Соколов тоже посвященный.

– Ну, чего молчишь? – и. о. подкинул зажигалку на ладони. – Случай исключительный, на моей памяти стажеров еще никто во время допроса из кабинета не вышвыривал. Давай выкладывай, в чем конкретно он провинился?

– Отказался надеть наручники на номер пятьдесят три, препираться со мной начал, при ней.

– А чего ты ее в наручниках-то держишь? – Густые черные брови взлетели до середины лба, полковник изобразил наивное недоумение. – Она ж у нас вроде добровольно.

Влад впервые обратил внимание, какие у Соколова пухлые, ярко-розовые губы, «бантиком», будто у жеманной девки. На мужественном чеканном лице эти губы выглядели неуместно, карикатурно.

– Для ее же безопасности, – объяснил он спокойным, ровным голосом, – по мнению врачей, психическое состояние номера пятьдесят три неустойчиво, в первые недели голодала, до истощения себя довела. Мало ли что ей в голову взбредет? Я считаю, лучше не рисковать.

Соколов крякнул, протянул Владу открытую коробку папирос:

– Угощайся.

Влад взял папиросу, прикурил от американской стальной игрушки и услышал:

– Ты, это, с наручниками особо не усердствуй, и вообще, в данный конкретный момент аккуратней себя веди, понял?

– Да вроде приказа про наручники не было, – Влад растерянно заморгал, – ну, в смысле, их пока не отменяли.

– Устное распоряжение товарища Игнатьева, – тихо, сквозь зубы процедил Соколов.

– Спасибо, Константин Валерьевич, что предупредили.

– На здоровье. Кстати, насчет здоровья. У тебя на личном фронте как?

– Нормально, есть одна.

– Одна? Маловато! – Соколов засмеялся.

Смех был противный, визгливый, бабий. Влад с трудом выдавил ответную улыбку, а полковник уже отсмеялся, лицо мгновенно потяжелело, голубые глаза в упор уставились на Влада:

– Плохо выглядишь, майор.

– Переживаю, товарищ полковник, – он отвел взгляд и вздохнул, – за товарища Сталина очень переживаю.