Полина Дашкова - Горлов тупик [litres]

Влад сидел в своем кабинете, просматривал газеты. Допросы отменили. Соколов предупредил утром, что будет оперативка, но в котором часу, не сказал. Внутренний телефон молчал. В коридорах тишина.

Глаза медленно ползли по газетным строчкам: «Кровоизлияние в мозг случилось в московской квартире…»

Влад кивал, шептал:

– Так-так-так… В квартире двойник, Сам на Ближней, никуда не выезжал, удалил всю сволочь. С ним только посвященные. Почему я не там? Потому, что обязан быть здесь.

Третий день по радио звучала печальная классическая музыка, в новостях передавали прогноз погоды. Вместо утренней и производственной гимнастики – все та же музыка.

Сводки о тяжелой болезни товарища Сталина по радио не зачитывали, только в газетах публиковали, и это правильно. Ширнармассы почти не читают газет, в основном радио слушают. Тактика и стратегия такие: ширнармассы надо держать в неведении, в напряжении, пусть трепещут, молятся, за него и на него. А вот заговорщики, наоборот, должны расслабиться, поверить в свою победу, потерять бдительность.

В кабинет без стука ввалился Гаркуша. Завоняло перегаром. Забойщик едва держался на ногах. Рожа красная, глаза мутные.

– Влад, у тебя там в шкафчике не осталось?

– Паш, ты же знаешь, я в шкафчике спиртное не держу.

– Знаю, – Гаркуша шмыгнул носом, – я так, на всякий случай. Слышь, оперативка-то сегодня будет или нет?

Влад молча пожал плечами.

– В буфет, что ли, слетать? – задумчиво пробормотал забойщик.

– Слетай.

– На тебя брать?

– Возьми.

Гаркуша исчез, а вонь перегара осталась. Влад открыл форточку, вышел из кабинета, прошагал по пустому коридору туда-обратно. Встретил полковника Соколова, спросил про оперативку.

– Да никто ни хера не знает! – Соколов махнул рукой и, пошатываясь, двинулся дальше. От него тоже разило перегаром.

Влад вернулся в кабинет, подождал еще немного, но ничего не менялось, по-прежнему тишина, пустота. Гаркуша прилетел из буфета с бутылкой «Столичной», налил в оба стакана, стоявшие возле графина с водой. Один протянул Владу прямо под нос:

– Давай-давай-давай, за здоровье товарища Сталина, чтоб скорей поправился!

Влад брезгливо отстранил его руку:

– Товарищ Сталин и без твоей водки поправится.

Гаркуша выпил из одного стакана, потом из другого, занюхал рукавом, сказал:

– Ну, и хуй с тобой! – и ушел, обиженный.

Влад остался один, продолжил думать о тактике и стратегии, выстраивать версии, но успокоиться не мог. Трясло все сильней. Досчитал до двадцати, до ста, до тысячи. Не помогло. Мелькнула мысль: зайти в камеру к номеру пятьдесят три, провести очередной допрос? Но это была плохая идея. Он чувствовал: если увидит ее сейчас, на пике напряжения, сдержаться точно не сумеет. Прикончит, задушит, размозжит ей голову об стену и таким образом собственными руками сорвет операцию «Свидетель» в самый решающий момент.

Прошло еще полчаса. Он сидел неподвижно, газет не читал, ни о чем не мог думать. Нижнее белье под кителем и сам китель пропитались потом, едким, как кислота. Кожа горела, зудела. Вдруг знакомый родной баритон отчетливо произнес: «Товарищ Любый, вам надо беречь силы. Отдохните. Время еще есть».

– Так точно, товарищ Сталин! – прошептал Влад.

Прежде чем отправиться в Тушино, отдыхать и получать свое законное мужское удовольствие, он заехал домой, принял душ, переоделся в чистое, штатское. Вышел из квартиры, спустился по лестнице. В вестибюле работало радио. Дежурный в стеклянной будке его не заметил. Внимательно читал «Правду» и слушал классическую музыку. Влад выскользнул из подъезда, зашагал к метро.

В поселке мигали фонари. Дверь на веранду была приоткрыта. Горела верхняя лампа. С крыльца, из темноты, он увидел Шуру в шубке, в ботах. Она стояла перед буфетом, где в холодное время хранились скоропортящиеся продуты, и складывала в сумку масло, сыр, ветчину.

– А, привет! Не ждала тебя сегодня. Бабушке нездоровится…

Он молча отнял у нее сумку, ногой захлопнул дверь веранды.

– Влад, мне правда срочно надо к бабушке. – Она попыталась вывернуться: – Перестань, сейчас не время… бабушка… вот, и товарищ Сталин тоже заболел, ну, нельзя сегодня, нехорошо…

Он втащил ее в комнату. Из динамика лилась все та же музыка. Шура сказала:

– Ладно, если так прям невмоготу, давай, но только быстро, и я к бабушке поеду.

Влад молча повалил на ковер, задрал юбку. Но свои брюки никак не мог расстегнуть, настолько сильно его трясло.

Шура больше не сопротивлялась, даже наоборот, принялась помогать ему, поторапливать. От ее прикосновений желание стало таким мощным, что, казалось, он сейчас лопнет, взорвется изнутри. Но почему-то не получалось. Он пробовал снова и снова. Не получалось. Сквозь гул в ушах и музыку из динамика доносилось ее бормотание:

– Ну, я же говорила, нельзя, нехорошо… бабушка… товарищ Сталин… перестань, Влад, хватит…

Он не разбирал слов, она бормотала на каком-то чужом древнем языке, накладывала на него свое страшное заклятие, лишала мужской силы. Он слышал, читал о таких вещах, еще подростком. Боялся этого больше всего на свете. Желание остается, причем бешеное, нестерпимое, а силы мужской нет. Конечно, она ведьма, мать права. Не случайно, пока был с ней, на других даже не смотрел, только о ней и думал, к ней одной тянуло. Ясно, приворожила его при помощи гипноза и древней магии, ведьма.

– Все, Влад, пусти, ну, ты же сам видишь, ничего не получается…

Печальная музыка внезапно смолкла. Голос Левитана громко, медленно произнес:

– Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза. Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР с чувством великой скорби…

Влад на мгновение ослабил хватку, и Шура выскользнула из-под него, как ящерица.

– …Пятого марта в девять часов пятьдесят минут вечера после тяжелой болезни скончался Председатель Совета Министров Союза ССР и Секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Иосиф Виссарионович Сталин…

– Ой! – Шура прижала к лицу ладони. – Ой, какой ужас! Влад! Сталин умер! Ты слышишь? Встань и надень штаны!

Дрожь прошла, словно ток выключили. Он натянул и застегнул брюки. Шура стояла к нему спиной, поправляла волосы, бормотала:

– Умер, надо же… Что теперь будет? А вдруг улицы перекроют? Как я до бабушки доберусь?

Из динамика продолжал звучать голос Левитана: