Семен Данилюк - Законник [сборник]

Рык его разнесся по кафедральным коридорам. Все смолкло. Судин опасливо поежился.

— Значит, не сведешь, — резюмировал он. — Того и боялся. Да и вообще это я на всякий случай. Дай, думаю. Так-то понимаю: кто ж такое прощает? Тем более, когда сверху оказался. Тут уж — до упора!

Он ткнул кулачком к полу. Поднялся, качнувшись. Хотел что-то добавить на прощание, да передумал. Лишь выходя разудало махнул рукой.

Катя Потапенко давно уж выстроила членов кафедры в шутливом почетном карауле и нетерпеливо поджидала, чтоб убрался странный посетитель. Едва дождавшись, поспешила к кабинету, который с завтрашнего дня ей предстояло занять.

— Илья Викторович! Ау! — еще из коридора, бодреньким тоном заговорила она. — Разрешите доложить. Народ к разврату собрался! Заждались своего атамана! — улыбаясь, распахнула дверь. — Господи! Илья Викторович! Да как же это?!

Гулевский, мертвенно бледный, с искаженным лицом рвал на себе ворот.

Очнулся Гулевский в одноместной реабилитационной палате госпиталя МВД. Какая-то тень заслоняла от него льющееся через окно весеннее солнце. С усилием размежил веки и буквально воткнулся в тревожные, огромные, снизу, глаза Беаты.

— Наконец-то! — она заплакала.

Гулевский прислушался, — из коридора доносилось знакомое рокотание, сопровождающееся женским хихиканьем.

— Женька, кто ж еще?! — подтвердила Беата. — Хочу раскладушку в палату. А они уперлись. Вот он и обаяет.

Слабым движением Гулевский попросил ее пригнуться.

— Только не уходи, — прошептал он.

— Даже не надейся.

Должно быть, за время болезни сдерживающие центры совсем отказали, — глаза Гулевского наполнились влагой.

Отныне Гулевский просыпался, ища глазами Беату, и засыпал со сладостным чувством, что увидит ее по пробуждении. Странные коленца отбрасывает жизнь. Еще недавно, здоровый физически, но, искореженный, надломленный, втайне мечтал о забвении. Здесь же, на больничной койке, с трудом выкарабкиваясь из небытия, он чувствовал себя совершенно счастливым.

Посетителей пока не пускали. Тем неприятней скребанули Гулевского внезапно донесшиеся от лифта победительные голоса.

Дверь распахнулась. В палату, в накинутых белых халатах, вошли зам Генерального прокурора Толстых и следом — обремененный тяжелыми пакетами Резун.

— Огурец! Просто свеженький огурец! — с порога, еще не разглядев больного, заговорил Толстых. — А таких страхов наговорили!.. Ну, разве не огурец?

Он требовательно обернулся к Резуну.

— Так это ж Илья Викторович! Не человек — кремень… Гвозди бы делать из этих людей… Одно слово — Гулливер! — подтвердил тот, откровенно любуясь учителем.

Беата заметила, что по лбу больного забегали знакомые волны.

— Не долго, пожалуйста, — сухо напомнила она.

Резун понимающе закивал, передал ей подношения.

— Илья, дорогой! Знал бы как рад, — прочувствованно произнес Толстых. — Не от себя одного говорю. Многие рвались. Но мы отодвинули, — нечего гордость нации попусту тревожить. Решили, что хватит самых близких.

Усмешка больного смутила велеречивого прокурора.

— Тут слушок прошел, будто за границу собрался, — припомнил он. Выдержал паузу, дожидаясь ответа. Не дождался.

— Не верю! — с новой силой громыхнул Толстых. — Чтоб такая глыба… Мы не настолько богаты, чтоб Гулливерами разбрасываться. Так говорю? — потребовал он от Резуна.

— Академия ждет-не дождется возвращения мэтра, — подтвердил тот.

— Я, кажется, не прошел аттестацию, — напомнил ему Гулевский.

Резун конфузливо хихикнул.

— Вы за кого своего ученика держите? — возмутился он. — Я что, дурак, такими кадрами разбрасываться? Рапорт еще тогда под сукно положил. Знал, что Гулливера никто не повалит!.. А уж нынче-то!

Он намекающе скосился на слегка притухшего прокурора. Подтолкнул.

— Валерий Георгиевич! Илья Викторович еще слаб. Так что пора о главном.

— Да! — встряхнулся тот. — Дело твое, Илья Викторович, много шуму наделало. Даже за границей. И главное, как и все, с тобой связанное, мощным, я бы сказал, интеграционным толчком стало. Короче, — он торжественно подобрался. — Президент дал команду срочно подготовить полный блок антикоррупционных законов. По всем, понимаешь, направлениям и отраслям права. Как ты всегда добивался. Чтоб без лазеек. Утверждена очень полномочная межведомственная комиссия, — он потряс кулаком. — Собственно, мы с Резуном по ее поручению и прибыли. Кандидатура председателя, считай, не обсуждалась. Тут даже из следственного комитета единогласно проголосовали. Да и в самом деле — кто, если не ты? Твоя энергия, твоя прославленная принципиальность!..

Гулевскому послышалось тихое всхлипывание у окна. Он повернул голову. За ширмой, невидимая посетителям, мелко сотрясалась Беата. Встревоженный Гулевский приподнялся на подушке. И — разглядел. Прикрыв рукой рот, Беата заходилась от приступа неудержимого смеха. И в глазах искрились задорно «косящие» бесенята, те самые, что и во время первой их встречи. Теплая, нежная волна захлестнула Гулевского. Будто на иссохшую, умирающую почву хлынул живительный поток.

Что такое супружество? Когда по учащенному дыханию жены ты безошибочно определяешь, о чем пойдет речь, и с какой целью заводится разговор. А по морщинке на переносице догадываешься, что она пытается от тебя скрыть.

Когда жена на кухне подняла зазвонившую трубку и не сразу ответила, Заманский напрягся от нехорошего предчувствия. Когда она сдавленным голосом произнесла: «Витя, возьми! Это из России», — он понял, что случилось несчастье. А когда прибавила: «Левушка звонит», — сердце Заманского сжалось. С Левушкиным отцом, Зиновием Иосифовичем Плескачом, он в последний раз общался по скайпу два месяца назад. За год до того внезапно умерла жена Зиновия, Лидушка, — во сне оторвался тромб. Смерть ее обрушилась на Зиновия, будто цунами на сонный пляж. Известный тульский антиквар, по-еврейски умудренный, устойчивый к ударам судьбы, впал в глубочайшую депрессию. Заманский на похороны не успевал и добрался до России лишь на сорок дней, — и то по настоянию Левушки, напуганного беспробудной скорбью, в которую погрузился отец. Заманский и сам не на шутку перепугался, когда в аэропорту вместо полнокровного пятидесятилетнего сибарита с неизменной ироничной складочкой возле губы встретил его поникший, осунувшийся подстарок. Натужная улыбочка на изможденном лице казалась наспех приклеенной. Зиновий привез друга в свой стилизованный под з а мок коттедж, стены и лестничные проемы которого оказались увешаны фотографиями и портретами покойной. Со скорбным видом провел Зиновий гостя по этажам. Заводил в гостиную, показывал на китайскую вазу: «Эту вещь Лидушка особенно ценила», — и по ложбинкам впалых щек стекали слезинки. Садились за стол, он оглядывал приготовленные приборы, возмущенно хватал вилку: «Как можно! Это ж ее любимая!» И спешил переложить в отдельное, потаенное место.