Мишель Бюсси - Помнишь ли ты, Анаис? [сборник]

– Что – но, Жюстина?

Две медсестры проходят мимо них, и Жюстина умолкает, ждет, когда они скроются за поворотом.

– Вам это покажется странным, капитан, но когда я увидела, как Жоана выходит из лагуны одна, без того парня, когда посмотрела на ее лицо, еще не зная, что в воде найдут труп, я сразу об этом подумала. Сказала себе в ту же секунду: она это сделала, освободилась наконец, отомстила. Свела счеты.

Взгляд Айи останавливается на часах над елочкой.

– Итак, вы подтверждаете, то есть вы предполагаете, что Маню Нативель мог быть человеком, изнасиловавшим вашу подругу?

– Я… я не знаю…

– Думаю, вы не все мне сказали, Жюстина. В ту ночь Жоана не видела лица преступника. Верно? Могла она узнать его как-то иначе?

Жюстина с трудом сглатывает.

– Да.

Вода – кипяток. Жарче воздуха. Чернее ночи.

Жоана и Маню удаляются во тьму, уходят все дальше и как будто взрезают толщу воды, но она все еще доходит только до бедер.

Они невидимы и знают это.

Маню держит Жоану за руку. Он идет по дну чуть впереди, прокладывая ей дорогу между коралловыми рифами, и первым ставит ступни на песок, под которым прячутся шипастые бородавчатки [49] Бородавчатка, или рыба-камень, – самая ядовитая и самая уродливая в мире морская рыба. Тело рыбы с очень ядовитыми шипами в спинном плавнике не имеет чешуи и усеяно множеством бугорков и выступов, придающих ей сходство с камнем. Селится бородавчатка вблизи коралловых рифов. и морские ежи.

Предупредительный. Очаровательный.

Жоана дрожит.

Наконец Маню останавливается.

– Здесь безопасно, – успокаивает ее пожарный. – Нам не грозят ни давка, ни пожар. Это лучшее место, чтобы полюбоваться зрелищем.

Они поворачиваются.

Вид на берег открывается феерический. Прямо перед ними, на пляже, под казуаринами, – огни, фонарики, музыка, смех, пение, и так на десятках километров побережья.

Жоана ищет взглядом в шумной толпе Жюстину, но не находит ее.

Взрываются несколько дымовых шашек. Дети бегают по берегу лагуны, там, где огни озаряют первые волны. Потрескивают искры, вспыхивают спички, факелы, лучины, пора поджигать ракеты, петарды и фонарики. Побережье лежит огромным светящимся полумесяцем до самого Сен-Лё.

Он вот-вот запылает.

Маню смотрит на верхушки казуарин, пассат треплет его волосы, он на страже – бдит, чтобы предугадать направление ветра, не упустить начала неминуемого пожара.

Он серьезен и сосредоточен.

Но Жоана знает, что все это комедия. Он прикидывается терпеливым.

Получается не слишком хорошо.

Маню делает шаг к девушке, поворачивается, его руки смыкаются на ее талии. Жоана вздрагивает, но он не отступает. Не сейчас. Маню смелеет. Он намного выше, его объятие становится настойчивей, лицо склоняется к ней в надежде, что она подставит губы. Но Жоана не собирается этого делать и даже слегка отворачивает голову.

Маню выпрямляется. Ему неловко. Он поторопился.

– Ты права, – бормочет он. – Дождемся полуночи, тогда и поцелуемся.

Глупое представление.

Глаза Жоаны устремлены в бесконечную даль. Лишь бы не смотреть на этого мужчину. Не задерживать взгляд на его правом плече.

Только не вздумай сейчас убежать.

Пусть льнет к тебе, не выдавай своего отвращения. Держись прямо, не поддавайся дурноте.

Казуарины танцуют на берегу под звуки креольской музыки. За ее спиной коралловый риф вот-вот рухнет, и их захлестнет волна.

Не двигайся.

Жди. Еще две минуты.

Маню придвигается ближе, вплотную. Они стоят почти прижавшись друг к дружке и ждут, когда запылает побережье, как робкие подростки перед киноэкраном. Сейчас начнется фильм. Маню поворачивает ее к себе, его мокрые плавки трутся о пупок Жоаны, выдавая желание мужчины.

Не думай об этом. Думай только о руке, его руке, которая переплелась с твоей.

– Не торопись, – шепчет Жоана.

Маню послушно отстраняется, плавки оставили на ее коже мокрый отпечаток.

Жоана начинает кашлять, кусачий холод леденит живот. К горлу подступает желчь, и она с трудом подавляет желание угостить выпитым ромом рыб лагуны.

На сей раз рука Маню с бедра Жоаны опускается ниже, проскальзывает под трусики купальника, ложится на ягодицы, приглашая к сближению.

– Нет!

Жоана крикнула слишком громко. Слишком резко отпрянула. Удивленный Маню смотрит пристально, словно поняв, что любовная игра пошла не так.

Больше ждать нельзя… Ничего не поделаешь. Покончи с этим, пока он не насторожился.

Жоана отнимает у Маню руку, заводит ее за спину, чтобы достать нож… Тот самый нож, который она схватила в темноте с чужого стола и спрятала под резинкой трусиков, ни на секунду не подумав, что может пораниться. А теперь она достает его и держит сбоку, у бедра.

Мгновение – и все заливает свет.

Километры побережья взрываются десятками фейерверков, озаряются насколько хватает глаз. Тысячи китайских фонариков одновременно взмывают в небо, точно сказочный рой гигантских пламенеющих светлячков. Многоголосое ola! облетает остров, как раскат грома.

Это длится и длится. Сверкают гирлянды на казуаринах.

Это прекрасно. Незабываемо. Немыслимо.

Жара. Полночь.

Всюду поют, смеются.

– Поцелуемся? – спрашивает Маню.

У него детская улыбка, смеющиеся глаза, сильные руки, он осторожно притягивает ее к себе, как срывают плод с тонкой кожицей.

Эта рука…

Маню в двадцати сантиметрах от Жоаны.

Он приближает губы, ждет поцелуя, первого в году.

Жоана дарит ему не поцелуй – смерть.

Вонзает нож прямо в сердце.

Небо по-прежнему залито светом, мерцает эфемерными звездами.

Тело Маню тихо соскальзывает в воду. Жоане немыслимо легко.

Ей вдруг хочется пива, шампанского, она чувствует себя освобожденной, воздушной, как эти маленькие шарики-монгольфьеры; все годы жизни в аду, стыд и страх улетели в небо.

Все разрешилось будто по какому-то священному календарю. Ровно в полночь. С этой минуты часы будут идти правильно.

Теперь она может начать жить.

И получать от жизни удовольствие.

Капитан Айя Пюрви смотрит на настенные часы над елочкой. Ее взгляд следует за бесшумным бегом секундной стрелки. Том, Жад и Лола, должно быть, уже позавтракали и пишут поздравительные открытки, посылают сообщения друзьям в метрополию, на Мадагаскар, в Австралию.

Без нее.

Жюстина Патри снова замкнулась. В ответ на последний вопрос Айи – могла ли Жоана узнать его как-то иначе? – у нее непроизвольно вырвалось: