Вадим Агапов - Гроссмейстер

– Чушь! Если бы я хотел отомстить, – медленно заговорил Погожин, – то сделал бы это давно и просто… А я, восстанавливал справедливость! – с пафосом добавил он.

Арсений прижал к сердцу кулак с зажатым в нем флаконом и театрально произнес:

– А мы станем свидетелями восстановления справедливости и вручим вам ваше бессмертие!

Странно, но на Погожина произвела впечатление эта дешевая высокопарность, он задумался, стал расхаживать взад и вперед, а потом заговорил, обращаясь не то к нам, не то к себе, не то к кому-то еще:

– Конечно, Нина вышла за него! Потому что у него было все, а у меня еще почти ничего. Здесь я ее понимаю… Но это как ножом в брюхо… Никак не заживет… Потом он первый миллион срубил… Потом сын родился… Потом и дочь! Где же здесь справедливость, я вас спрашиваю? Что ж ему все на блюдечке-то? За что ж ему-то все досталось? За какие такие заслуги? Моя была Нина! И дети должен были быть моими! А что мне досталось-то? А ничего! Только жажда справедливости!

Погожин продолжал расхаживать от стены до стены, опустив голову и смотря себе под ноги. В задумчивости он тер пальцами виски, руки его мелко дрожали, на лице проступали багровые пятна. Рассказ его постепенно становился все более сбивчивым, некоторые слова заглушались хрустом битого кирпича.

– …долго просил… И вот они разошлись! Она взяла, да уехала! А хоть бы в ногах валялась – не взял бы! Но это был первый знак: если справедливости захотеть, все по-моему будет! …дети-то переживут меня, тут он обыгрывал меня… много фигур, слишком много… Вот если бы я жил вечно… а Георгий бы помер… Во-от! И я бы тогда и детей его пережил… И тут вдруг дневники дядькины! Живая вода Брюса! Это ведь именно для меня послание! …и люди-то все, в сказки не верящие… любые деньги на поиски… если не найду, то проиграл. И ощутил себя игроком, гроссмейстером, который стоит над фигурами, определяет их судьбы! У Сердюни дети, а у меня бессмертие!

– Сын Сердюкова погиб, – негромко сказал Арсений.

Погожин не остановил своего движения, не взглянул на Строганова, но продолжил свой странный монолог:

– Борька… шустрый паренек… Дарил ему игрушечные гонки. Картинг потом… гонять-то очень любил… Я и ту машину подарил, на которой он разбился… И уже тогда знал, что это случится… Я определил его судьбу! …еще одна фигура Сердюкова…

– А картина Петра после смерти? – подкинул Арсений новую тему.

Погожин отвечал не задумываясь, словно находился под гипнозом:

– Художник-то оказался приятелем моего дядьки Акима! Маргарита рассказала… В дневниках-то это было! Это ж не просто знак, это ключ к живой воде! Сразу купил!.. А домой-то забрать нельзя… каждый день ходил смотреть, мозговать… А она мне «живую воду пьете?» Да это ж заговор против меня! Георгий надоумил! Обойти меня захотел? Не выйдет! И я понял, какой мой следующий ход…

– Которым вы уничтожали сразу три фигуры, – констатировал Арсений.

– Ну, как говорится, боевые потери, – бесцветно произнес Погожин.

Он, наконец, остановился около Арсения, взгляд его из отсутствующего снова стал осмысленным, лицо было красным, дыхание частым.

– Все! Давай сюда… – и он протянул дрожащую руку к заветному флакону.

Строганов медленно передал пузырек обалдевшему олигарху. Тот, взяв его левой рукой, осторожно приблизил к глазам, пытаясь рассмотреть содержимое, потом вытянул руку и полюбовался им издали, а правой рукой перекрестился.

– А у вас рука не онемела креститься? – съязвил Арсений.

– Тьфу на тебя! – поморщился Погожин.

Он сильными, но аккуратными движениями сумел открыть притертую пробку, затем понюхал содержимое. Лицо его вдруг побледнело, глаза расширились до неимоверных размеров, а руки задрожали. Он закачался как пьяный, но сумел выпить жидкость, не пролив ни капли.

– Бессмертие… бессмертие… – тихо стал он бормотать. – Мое бессмертие… моя Партия!.. Я вечный!!! – и он неожиданно и громко захохотал каким-то нездоровым смехом, как пишут в романах – сатанинским.

Даже Арсений вздрогнул, а я оцепенел. Вот сейчас снова влетит охрана и… Но я краем глаза заметил, что в проеме тихонько появился старший телохранитель, внимательно разглядел своего босса, убедился, что тот невредим, и так же незаметно удалился.

– Три раза перекрестился, бух в котел и там сварился, – услышал я рядом с собой веселый голос Строганова.

Еще один спятил, подумал я и медленно повернул к нему голову. Однако Арсений продолжил довольно будничным тоном, обращаясь к Погожину:

– Вопросик у меня один есть, насчет бессмертия…

Я думал, что заходящийся в истерическом смехе Погожин даже не услышит его, но ошибся. Тот так же резко прекратил смеяться, как и начал, непонимающе уставился на моего друга, словно первый раз видел его, потом в его взгляде появилось что-то разумное, он осмотрелся вокруг и, видимо, стал узнавать и нас, и место, где мы находились.

– Вы?! – хрипло произнес он. – Вы еще здесь? Вы уже съедены! Покойники не разговаривают… Конец игры! – он снова замолчал, но разум уже возвращался к нему. – Че-то провалился я куда-то… че-то наговорил…

Он внимательно разглядел пустой пузырек, который он все еще держал в левой руке, и блаженная улыбка появилась на его лице. Заметив рядом с собой свой складной стул, он с удовольствием уселся на него.

– Ну, что ты там хотел спросить? А? – Погожин имел довольный вид. Он был похож на кота, благостно щурился по сторонам, только что не мурлыкал. Но приглядевшись к нему, я заметил некоторые странности: он все время принюхивался, и с каким-то интересом, а может, с подозрением рассматривал противоположную стену, словно увидел на ней что-то такое, чего не видел раньше… – Спрашивай, пока я добрый…

– Зачем оно вам? – тут же воспользовался его предложением Строганов. – Бессмертие. За каким чертом оно вам нужно?

Я с ужасом ожидал, что Погожин, не снизойдя до ответа, просто крикнет охрану, которая нас здесь пристрелит и закопает среди кирпичей. Но ошибся.

– Вот смотрю я на вас, – нагло продолжил Арсений, пользуясь погожинским молчанием, – и не представляю: зачем? Ваша жизнь бесцельна, никчемна и бессмысленна. (Тут Погожин раскрыл рот от собственного удивления и строгановской наглости) Вот смотрите на доктора – он детей воспитывает, книжки про меня интересные пишет… И то вряд ли хочет жить двести лет, к примеру. А вы-то? Не надоело вам? Скука же сплошная! На черт знает еще сколько лет! Вы пользу никакую не приносите. Я уверен, что музыку даже не слушаете…

Погожин от негодования молчал, но теперь лицо его из белого стало полностью красным, а кулаки сжались. Он издал неопределенный звук, что-то среднее между рыком и кашлем. Но потом вдруг сменил гнев на милость.