Наталья Александрова - Перчатка немецкого рыцаря [litres]

«Стоит ли так волноваться? – думала она. – Стоит ли бороться, сопротивляться, беспокоиться… Не проще ли подчиниться чужой воле, расслабиться, поплыть по течению»…

По течению… Она представила себе черную ночную реку, черную реку, по которой плывут в темноту увядшие цветы и отражения звезд. Так и она поплывет по этой реке в неизвестность, в тот загадочный мир, который лежит за дверью, за порогом жизни… кто сказал, что смерть – это плохо?

Смерть – это покой, беспамятство, безмятежность… Все живое страдает, мучается, испытывает боль. Другое дело – неживое… Неживое не знает боли, не знает страдания, не знает мучительных сомнений… Почему же тогда все так боятся смерти? Почему стремятся превратить неживое в живое? Создать живое из мертвого. Vivisamortuis…

Латинская фраза прозвучала в ее голове, как сигнал тревоги.

Окутывавший сознание Арины сиреневый туман, туман безразличия и пассивности, слегка заколебался, как занавеска на окне под дуновением утреннего сквозняка. По поверхности черной реки пробежала рябь, от которой растаяли отражения звезд.

Арина почувствовала укол беспокойства.

С этой фразой было связано что-то важное… вот только вспомнить бы, что…

Но терпкий, сладковатый привкус во рту успокаивал, убаюкивал ее. Не нужно думать, не нужно волноваться, нужно отдаться течению и плыть, плыть в темноту…

Глубокая ночь вступила в свои права. Фриц Ланге приподнялся на локте и прислушался.

Все его товарищи по палатке спали, храпя на разные голоса. Ласло, наемник из Венгрии, пробормотал сквозь сон что-то на своем мудреном языке.

Фриц тихонько поднялся, накинул плащ, спрятал под полу кинжал и выскользнул из палатки.

Где-то вдалеке гулко заухал филин.

Впереди послышались тяжелые размеренные шаги – ночной дозор обходил лагерь.

Фриц скользнул в тень, замер. Хотя, в общем-то, зря.

Покуда он не делал ничего подозрительного. Ну, вышел ночью по малой нужде, что в этом особенного?

Но сердце билось гулко.

Ведь то, что он задумал, было чертовски опасно. Убить самого Однорукого Гёца… Гёц фон Берлихинген даже с одной рукой стоил троих рейтаров. А то и четверых.

Но делать нечего. Он пообещал прирезать Однорукого, и он должен сдержать свое обещание. Сдержать, чего бы это ни стоило. Тем более что уже получил аванс и половину его потратил на выпивку и доступных женщин.

Впрочем, может, все получится наилучшим образом. Ведь сейчас – самый темный, самый глухой час ночи, когда все спят тяжелым, беспробудным сном. Спит и Однорукий Гёц, а убить спящего ничего не стоит…

Рейтар дождался, когда шаги дозорных стихнут в другом конце лагеря, и пошел вперед.

Из одной палатки доносились пьяные голоса – кто-то все еще не угомонился.

Палатку Однорукого он узнал издали по пологу из зеленой миткали. Он подкрался к ней с задней стороны, прислушался. Изнутри доносился богатырский храп.

Фриц достал свой кинжал, пропорол стенку палатки и осторожно протиснулся в прорезь.

Остановился и огляделся.

Все складывалось наилучшим для него образом: в очаге посреди палатки догорали угли, отчего внутри было вовсе не темно, и Фриц смог разглядеть всех четверых обитателей палатки.

Двое слуг, беспокойно ворочаясь, спали у входа на груде веток, два рыцаря расположились на тощих тюфяках в другом конце. Узнать Готфрида не представляло никакого труда – по рыжей бороде, разметавшейся по широкой груди, а главное – по обрубку руки, вытянутому вдоль тела.

Знаменитая железная рука рыцаря лежала на земле рядом с хозяином.

Угли в очаге вспыхнули ярче и вдруг погасли.

В палатке стало темно, как в желудке у кита.

Фриц забеспокоился: в такой темноте он запросто мог ошибиться и зарезать не того. Или, хуже того, перебудить обитателей палатки. Он попытался по памяти восстановить расположение спящих, но ничего не выходило. В темноте ему почудилось какое-то движение, послышался шорох.

Сердце Фрица неприятно защемило.

Он не то чтобы боялся темноты – немецкий рейтар вообще ничего не боится, но темнота палатки вдруг показалась ему наполненной какой-то враждебной, опасной жизнью.

Тогда он шагнул туда, где только что тлели угли, нашел очаг по исходящему от него теплу, дунул…

Тусклый огонек снова зардел, осветив палатку своим неверным светом. Фриц перевел дыхание, снова огляделся…

Вот же он, Однорукий Гёц! Лежит на прежнем месте, в прежнем положении.

Что-то, однако, было не так, что-то изменилось за миновавшую минуту…

Ну да. Раньше на земле рядом с рыцарем лежала его железная рука, сейчас же ее место пустовало.

Впрочем, это совершенно неважно – мало ли, он сам оттолкнул ее в темноте…

Фриц подкрался к спящему рыцарю, склонился над ним, вытащил кинжал…

И тут он услышал у себя за спиной какой-то странный звук. Словно по полу протопали маленькие ножки. Как будто там пробежало живое и опасное существо.

Фриц испуганно оглянулся… но за спиной у него никого не было. Никого и ничего.

Он снова повернулся к спящему рыцарю, занес над ним кинжал…

И вдруг кто-то схватил его за горло. Какая-то холодная, твердая как сталь рука.

Фриц отшатнулся, схватился за шею, попытался сбросить сжимающую ее руку – но это было невозможно, рука сжималась сильнее и сильнее, в глазах рейтара начало темнеть. Он упал на колени, захрипел, глаза его вылезали из орбит…

Фриц вытянулся во весь рост, ноги его несколько раз дернулись в предсмертной судороге – и он окончательно затих.

Гёц фон Берлихинген заворочался, приподнялся, сел.

Ему приснился какой-то тревожный, неприятный сон. Ему снилось, что кто-то пытается его убить… какой-то здоровенный верзила пытается зарезать его кинжалом… Он отчетливо разглядел этот кинжал, даже рукоятку с вырезанным на ней коршуном…

Впрочем, его столько раз уже пытались убить, что он сбился со счета. Хотя следует всегда быть настороже, и такой сон тоже нельзя сбросить со счетов…

Только теперь Гёц понял, что проснулся не просто так – его разбудил какой-то шум.

В палатке было темно, но рыцарь заметил возле очага какой-то большой бесформенный предмет, похожий на…

Гёц левой рукой нашарил меч, но потом отбросил его, поднялся, схватил с пола сосновую ветку, ткнул ее в угасший очаг. Хвоя занялась от углей, вспыхнула, рассыпая оранжевые искры, осветила палатку неровным мерцающим светом – и рыцарь понял, что не ошибся.

На земле возле очага лежал мертвый рейтар.

Глаза его были выпучены, как у вареного рака, лицо – того ужасного сине-багрового цвета, какой бывает у висельников, на шее глубокие темные вмятины, словно от чьих-то пальцев. В одном месте кожа была повреждена, на шее виднелась запекшаяся кровь.