Виктория Платова - Странное происшествие в сезон дождей

— Надо бы сказать Яну, чтобы он прекратил этот балаган. Я думала, и впрямь приедет компетентный человек, а он не в состоянии даже снять отпечатки с машины.

— Может быть, имеет смысл подсказать ему, что нужно делать?

— Может быть. — Анн-Софи не двинулась с места.

Они вдвоем стояли на террасе и наблюдали, как Йен копается вокруг «Лендровера», то и дело записывая или зарисовывая что-то в блокнот. Закончив осмотр машины, он переместился к кустарнику и исчез в нем минут на пятнадцать.

За то время, что они стояли на террасе, успели пройти два коротких ливня и дважды показывался Зазу. Но всякий раз Анн-Софи почти неуловимым взмахом руки отсылала его обратно в дом. И покладистый, как мул, Зазу тотчас пропадал за дверью, хотя находиться в огромном и погрузившемся в оцепенение доме было тяжело. Особенно после того, как о смерти Даша узнал Исмаэль. В самый последний момент казавшийся непрошибаемым, Ян струсил и обратился за помощью к Анн-Софи.

— Вы ведь знаете парня, — сказал он. — Нужно сообщить ему… о том, что произошло… помягче. Сказать нужные слова.

— Вы полагаете, что для таких случаев существуют нужные слова? И хоть что-то может смягчить ситуацию?..

Как бы то ни было, к Исмаэлю Анн-Софи все же отправилась, прихватив с собой Яна. Они вошли в детскую, плотно прикрыв за собой дверь, и оставались там довольно продолжительное время. Дарлинг все ждала, что дверь распахнется и выбежавший из нее Исмаэль скатится по лестнице вниз или — хотя бы — раздастся приглушенный крик отчаяния. Но ничего такого не произошло, за дверью было тихо. И лишь спустя десять минут, когда Дарлинг уже стала волноваться, не казнены ли гонцы, принесшие дурные вести, дверь наконец открылась.

Но на ее пороге не оказалось Исмаэля, лишь Ян и Анн-Софи.

— Я думал, все пройдет значительно хуже, — сказал Ян, дернув кадыком.

— Не стоит обольщаться. — Анн-Софи выглядела бледной, слабой и какой-то очень постаревший. Ничего от женщины-легенды, привыкшей проводить ночи в спальнике и умеющей показать маленьким девочкам варана.

— Что он сказал?

Судьба Исмаэля волнует Дарлинг намного больше, чем судьба несчастного Шона, напившегося ночью в хлам: привести его в чувство так и не удалось.

— Он спросил: «Можно ли мне увидеть маму?»

— И все?

— Разве этого не достаточно?.. Я сказала, что да, но только не сейчас.

— Мне кажется, он даже не понял, что мы ему говорим, — высказал предположение поляк.

— Еще раз повторю — не стоит обольщаться, Ян. Он понял все. Абсолютно.

— И при этом даже не вышел? — Удивлению Дарлинг нет предела. — Я думала, он привязан к матери.

— Он привязан к матери, — подтвердила Анн-Софи. — Хотя привязан — не совсем точное слово. Он предан матери.

Не та ли это преданность, которую француженка недавно связала с одержимостью? Если так — то реакция Исмаэля тем более странна. Как отреагировала бы сама Дарлинг, если бы жизнь кого-то — очень и очень любимого — была прервана насильно? О… нет, нет! Об этом лучше не думать, все равно предсказать, как поведешь себя, невозможно. Холодеющие пальцы, истерики, слезы, провалы в небытие — они бывают и по другим, гораздо менее страшным поводам. Дарлинг не может поставить себя на место Исмаэля или на место кого-нибудь еще, даже если бы захотела; пусть папочка плывет себе на своем сухогрузе и ничто дурное не коснется его.

Никогда.

В океане может случиться всякое, но там есть свет и есть линия горизонта, и спасательные шлюпки, и навигационные приборы, и всегда можно послать в эфир сигнал SOS — и быть уверенным, что кто-то обязательно получит его и придет на помощь. Но в том ужасном и мрачном океане, в котором очутился маленький плотик Лали и Исмаэля, нет никакого света. И линии горизонта тоже нет, и все приборы бессильны, и никто не сможет помочь, даже если окажется рядом. Из этого океана можно выбраться только самому. Или не выбраться.

Ей нужно поговорить с Исмаэлем, как-то утешить его, сказать слова поддержки и ободрения, пусть он и не услышит их. Но запустить маяки необходимо — вдруг ему когда-нибудь понадобятся их лучи?..

— Я пойду к нему, — сказала Дарлинг Анн-Софи.

— Не стоит.

— Я должна…

— Вы должны были сказать ему о случившемся с самого начала. Но вы не сделали этого, предпочтя устраниться. Перевалив этот груз на плечи других людей.

Конечно же, Анн-Софи права. Жесткая Анн-Софи, жестокая. Но слабость еще не покинула ее, и резкие старческие морщины у губ так никуда и не делись, а мертвенную бледность сменили два лихорадочных красных пятна на щеках. Видимо, разговор с Исмаэлем дался ей нелегко. А Дарлинг предпочла трусливо отстраниться. Но никогда не поздно все исправить.

— Я все же пойду.

— Идите.

— Да… Как там Лали?

— Лали заснула. Исмаэль умеет уговаривать, утешать и усыплять, как и всякий боро мангу…

Второй раз Дарлинг слышит это слово, но никто не потрудился объяснить его значение.

— А что такое — боро мангу?

— Даша не рассказала вам? Странно. Она много лет носилась с идеей, что несчастный маленький Исмаэль — боро мангу.

— Хорошо бы еще узнать, что это такое.

— Боро мангу — колдуны, — говорит Анн-Софи.

— И все? Вы верите в колдунов? И она… в это верила?

— Я стараюсь не думать об этом. Иначе впадешь в дремучие предрассудки и начнешь бояться собственной тени. А это не способствует получению удовольствия от жизни. Но боро мангу — не просто колдун. Не совсем. Это человек, в котором заключена магическая сила, а она передается только по наследству. И редко направлена на добро. Ее стезя — зло и несчастья.

«Зло уже в доме» — не приемного ли сына имела в виду Даша ? Поверить в это невозможно, Исмаэль — милый пятнадцатилетний мальчик. Идеальный сын, идеальный брат, идеальный читатель, идеальный рассказчик и сочинитель сказок. Укротитель саксофонов и просто человек, с которым хочется подружиться.

— Все еще хотите его утешить, дорогая?

— Да.

— Похвально. А в оправдание боро мангу можно сказать только то, что сами носители редко подозревают об этой своей магической силе. Она проявляется спонтанно, вне зависимости от них самих. Но может и не проявиться. С этой силой, с этим даром легко прожить жизнь, ни разу ими не воспользовавшись. А эта сука… — Румянец на пергаментных щеках Анн-Софи становится еще ярче и лихорадочней. — Эта сука…

— Сука?

— Я сказала «сука»? Нет, конечно же… Некогда блистательная и завораживающая, а ныне покойная Даша… она всегда хотела вытащить силу из Исмаэля и подчинить ее себе.

Если кто и выглядит сукой — так это сама Анн-Софи. Писатель Тео слишком ничтожен, чтобы ненавидеть его. А вот колченогая лягушка-путешественница Анн-Софи — зверь покрупнее. Столько лет прикидывалась другом семьи, но стоило случиться несчастью — и пожалуйста: два красных пятна на щеках! Не иначе как от присосок, на которых крепилась карнавальная маска добросердечной подруги и человека, который помнит добро.