Эдгар Уоллес - Совет юстиции

Он был одним из семи человек, собравшихся в грязной гостиной в пансионе на Грик-стрит, и стоит обратить внимание на то, что пятеро из этих людей приветствовали его с почтением, граничащим с пиететом. Единственное исключение составил Старкье, который, прибыв позже остальных, застал небольшое собрание за обсуждением слов этого молодого человека с бегающими глазами и недовольно нахмурился.

Старкье занял свое место во главе стола и нетерпеливым жестом предложил остальным садиться. После этого один из мужчин, как было заведено, встал и запер дверь. Окна были закрыты ставнями, но он проверил задвижки. Затем достал из кармана две колоды карт и бросил их беспорядочной горкой на стол. Каждый из присутствующих достал пригоршню бумажных и железных денег и положил перед собой.

Надобно заметить, что Старкье был довольно изобретательным человеком и многому научился, живя в России. Если полиция накрывает группу лиц, собравшихся вокруг зеленого стола при закрытых дверях, предъявить им какое-либо обвинение она имеет право лишь в том случае, если эти люди не могут объяснить причину, по которой они здесь собрались. И всегда лучше заплатить сто рублей штрафа за незаконную игру на деньги, чем отправиться на неопределенный период времени в шахты по подозрению в революционном заговоре.

Итак, Старкье объявил заседание открытым. По правде говоря, заседание это поначалу мало чем отличалось от обычных заседаний любых других комитетов, которые проходят сплошь и рядом. Необходимо было изыскать денежные средства на поездку Бартоломью в Париж, где в качестве гостя одного известного человека он надеялся раздобыть жизненно важные для Сотни сведения.

— За последние два месяца, товарищи, мы собираем деньги уже в четвертый раз, — раздраженно произнес Старкье. — В прошлый раз они понадобились для того, чтобы получить информацию из вашего Форин офиса [4] Английское Министерство иностранных дел. , которая оказалась недостоверной.

Бартоломью, приняв беззаботный вид, пожал плечами.

— Если сомневаетесь, можете не выделять денег, — сказал он. — Только учтите, я имею дело с птицами высокого полета и не полицейского какого-нибудь, не мелкого дипломатишку собираюсь подкупать.

— Дело не в деньгах, — мрачно возразил Старкье. — Вопрос в том, каков будет результат. Денег у нас более чем достаточно, но успех задуманной нами великой демонстрации зависит от надежности наших сведений.

В конце концов общим голосованием было принято решение деньги выделить, после чего пришел черед обсудить более неприятный вопрос.

Старкье чуть подался вперед и заговорил, понизив голос:

— Товарищи, есть вопросы, требующие немедленного решения, — он достал из кармана сложенный лист бумаги, развернул и разгладил на столе. — Мы так долго бездействовали, что тираны, которых одно название Красной сотни повергало в ужас, стали чувствовать себя в безопасности. Но уже совсем близок час нашего величайшего свершения, — голос его стал еще тише, — когда одним махом будут сметены все угнетатели народа! Мы нанесем такой удар по монархии, который будет помниться даже тогда, когда забудутся победы Цезаря и Александра Македонского, через тысячи лет, когда сами места наших славных свершений покроются пылью и превратятся в руины. Однако день этот еще не настал… Для того чтобы удар наверняка достиг цели, сначала нам необходимо избавиться от стоящих на нашем пути мелких сошек, слуг, а уж потом мы доберемся и до их хозяев. — Толстый указательный палец уткнулся в лежащий на столе список. — Фриц фон Хедлитц, — прочитал он. — Канцлер герцогства Гамбург-Альтонского.

Он обвел взглядом собравшихся и улыбнулся.

— Предприимчивый человек, товарищи… Он очень искусно помешал нам добраться до его хозяина… Я выражу общее мнение, если скажу: смерть?

— Смерть! — ответил тихий хор голосов.

Бартоломью, изменник и аферист, сказал это механически, не задумываясь. Его совершенно не трогало, что благородный человек приговаривался к смерти лишь за то, что честно исполнял свой долг.

Палец Старкье опустился чуть ниже.

— Маркиз де Санто-Страто, личный секретарь принца Эскуриальского.

Ответ был тот же:

— Смерть!

Один за другим читал он имена, время от времени перемежая их описанием злодеяний названного человека.

— А вот Хендрик Хауссманн, — он постучал пальцем по бумаге, — из берлинской тайной полиции. Он уже давно не дает нам покоя. Опасный человек. На его счету арест и наказание одного из наших товарищей.

— Смерть, — привычно отозвался комитет.

Оглашение всего списка заняло полчаса.

— Теперь следующий вопрос, — сказал Старкье.

Члены комитета беспокойно заерзали на своих местах, поскольку именно этот вопрос занимал каждого из них больше всего.

— Товарищи, мы были преданы, — продолжил председатель, и в голосе его уже не было слышно той твердости и холодной уверенности, которая звучала до сих пор. — Существует организация… реакционная по своему характеру… которая поставила перед собой цель расстраивать все наши планы. Эта организация каким-то образом узнала о нас все. — Недолго помолчав, он продолжил: — Сегодня утром я получил письмо, в котором меня называют главой внутреннего комитета и угрожают смертью. — Он снова немного помолчал. — Письмо подписано: «Четверо благочестивых».

Это сообщение было встречено гробовым молчанием… Молчанием, которое привело его в полное недоумение, потому что, хоть он и испытал настоящее потрясение, получив то письмо, в душе Старкье с восторгом предвкушал, какую бурю вызовет это сообщение у его соратников. Впрочем, причина загадочного молчания довольно скоро прояснилась.

— Я тоже получил письмо, — негромко промолвил Франсуа.

— И я.

— И я.

— И я.

Лишь Бартоломью не подал голоса. Никто ему ничего не сказал, но он буквально почувствовал подозрение во взглядах, которые устремились в его сторону.

— Я писем не получал, — сказал он, легко рассмеявшись. — Только вот это.

Он порылся в кармане жилета и достал два кофейных зерна. В них не было ничего необычного, кроме того что одно из них было покрашено в красный цвет.

— Что это значит? — настойчиво произнес Старкье.

— Не имею ни малейшего представления, — пренебрежительно улыбнулся Бартоломью. — Их прислали мне в коробочке, маленькой, как для ювелирных изделий. Никаких писем или записок к ним не прилагалось.

— Но что это означает? — настаивал Старкье. Все вытянули шеи, пытаясь получше рассмотреть зерна. — Это должно быть что-то важное… Думайте.

Бартоломью зевнул.

— Лично я не знаю, что это может означать, — беззаботно проронил он. — Ничего важного в моей жизни не связано ни с красными, ни с темными зернами, насколько я…