Эдгар Уоллес - Совет юстиции

Оказавшись на Флит-стрит, он подошел к обочине тротуара и кивнул в ответ на вопросительный взгляд таксиста.

— Куда прикажете, сэр? — спросил водитель.

— Уолуорт, Пресли-стрит, 37. Свернуть за «Синим Бобом» и второй поворот налево.

Когда они переезжали мост Ватерлоо, ему вдруг пришло в голову, что такси может привлечь к себе внимание, поэтому на Ватерлоо-роуд он велел водителю остановиться, отпустил такси и остаток дороги прошел пешком.

Дойдя до нужного дома, Чарльз постучал. Через пару минут внутри послышались твердые шаги и дверь приоткрылась. В коридоре было темно, но он рассмотрел плотную фигуру мужчины, который молча смотрел на гостя.

— Мистер Лонг? — спросил журналист.

— Да, — не слишком приветливо ответил мужчина.

Чарльз весело рассмеялся, и хозяин дома, похоже, узнав голос, приоткрыл дверь чуть шире.

— Неужели мистер Гарретт пожаловал? — удивленно произнес он.

— Он самый, — сказал Чарльз и вошел в дом.

Хозяин, пропустив гостя в узкий коридорчик, быстро закрыл хорошо смазанную дверь и повесил цепочку. После этого с извинением протиснулся мимо него, открыв другую дверь, провел репортера в хорошо освещенную комнату, кивнул на кресло и сам уселся за небольшой столик. Закрыв книгу, которую, судя по всему, читал, он вопросительно посмотрел на Чарльза.

— Я пришел посоветоваться, — сказал репортер.

Кто-нибудь другой на месте мистера Лонга повел бы себя более легкомысленно, но этот молодой человек (а было ему тридцать пять, хоть он и выглядел старше) не опускался до такого.

— А я как раз хотел посоветоваться с вами, — сказал он в ответ.

Говорил он с гостем, как обычно, непринужденно, но держался как-то подчеркнуто вежливо, словно испытывал к нему особое почтение.

— Вы рассказывали мне о Мильтоне, — продолжил он, — но я понял, что не могу его читать. Для меня он недостаточно материален, так сказать. — Мистер Лонг немного помолчал. — Единственная поэзия, которую я могу воспринимать, это поэзия Библии, потому что в ней материализм и мистицизм так тесно переплетены…

Тут, возможно, он заметил тень на лице журналиста, потому что вдруг замолчал.

— Но о книгах можно поговорить в другой раз, — сказал он. Чарльз не стал возражать, лишь кивнул в ответ на прозорливость своего знакомого.

— Вы всех знаете, — произнес Чарльз. — Каждую рыбку в мутной воде. Да и вас почти все знают… Или узнáют… со временем. — Хозяин дома молча кивнул. — Когда мне не удается заполучить сведения от остальных моих источников, — продолжил журналист, я всегда иду прямиком к вам… Джессен.

Тут можно заметить, что, если на пороге обитатель дома 37 на Пресли-стрит был «мистером Лонгом», то внутри, где их никто не мог услышать, он превратился в мистера «Джессена».

— Вам я обязан гораздо больше, чем вы мне, — искренне сказал Джессен. — Вы наставили меня на путь истинный, — он сделал широкий жест, как будто убранство комнаты могло служить символом этого пути. — Помните то утро… если забыли, то я прекрасно помню… когда сказал вам, что без выпивки я не могу все забыть… а вы сказали, что…

— Я помню, Джессен, — спокойно произнес корреспондент. — Ну, а то, чего вы с тех пор достигли, только доказывает, что вы — хороший человек.

Джессен воспринял эту похвалу молча.

— Итак, — продолжил Чарльз. — Я продолжу. Тут долгая история. О «Четверых благочестивых». Вы наверняка слышали о них? Вижу, что да. Так вот, мне нужно как-нибудь выйти на них. Разумеется, я не думаю, что вы можете помочь мне с этим или что у них есть сообщники среди ваших знакомых.

— Это точно, — подтвердил Джессен. — Можно даже не проверять. Хотите сходить в «Гильдию»?

Задумавшись, Чарльз вытянул губы.

— Хорошая идея, — медленно произнес он. — Когда?

— Сегодня… Если желаете.

— Пусть будет сегодня, — ответил Чарльз.

Его хозяин встал и вышел из комнаты.

Вскоре он вернулся в темном пальто и черном теплом, намотанном на шею шарфе, который подчеркивал бледность его решительного квадратного лица.

— Минуту, — сказал он и, открыв ключом ящик стола, достал оттуда револьвер.

Видя, как он медленно провернул, проверяя, барабан с патронами, Чарльз рассмеялся.

— Это так уж необходимо? — спросил он.

Джессен покачал головой.

— Нет, — обронил он немного смущенно, — но… от остальных дурных привычек я избавился, но от этой все никак не могу отделаться.

— Боязнь разоблачения?

Джессен кивнул.

— Этот страх… Это как муха в тарелке с супом.

После этого, потушив лампу, он повел гостя к выходу через узкий коридорчик. Какое-то время они стояли на пороге в темноте, пока Джессен проверял, надежно ли запер дверь дома, и уже через несколько минут они оказались на шумном и оживленном ночном рынке на Уолуорт-роуд. Шли молча, потом свернули на Ист-стрит и, пройдя несколько кварталов мимо торговых палаток, освещаемых привешенными сверху мерцающими керосиновыми лампами, нырнули в улочку поуже.

Похоже, оба проделывали этот путь не в первый раз, потому что шагали быстро и уверенно и, пройдя через небольшой дворик, соединяющий два грязных, зловонных переулка, одновременно остановились у двери здания, напоминающего какой-то заброшенный завод.

Сидевший у входа молодой человек с острым подбородком при их приближении предостерегающе молча поднял руку, но, узнав, так же не произнося ни звука, опустил.

Они поднялись по слабо освещенному лестничному пролету, который начинался сразу за дверью, и наверху Джессен, толчком открыв дверь, пропустил своего спутника в большой зал.

Глазам журналиста предстала любопытная картина. Хоть он давно знал о существовании «Гильдии», до сих пор ему не приходилось бывать в ее святая святых. Гарретт представлял себе это место похожим на те клубы рабочих и конторы благотворительных обществ по спасению обездоленных детей, где стоит неизменный бильярдный стол, еще один стол, заваленный газетами месячной давности, и, самое главное, в воздухе висит неистребимый запах бесплатного кофе. Но ничего этого здесь не было. Пол в зале был посыпан опилками, и у камина, потрескивавшего в дальнем конце зала, полукругом стояли стулья, на которых сидели люди самого разного вида и возраста. Молодые, похожие на стариков, и старые с молодыми лицами; в обносках и в щегольских костюмах; незаметные и сверкающие броскими фальшивыми бриллиантами. Все они пили.

Двое юношей на одном конце этого полумесяца сидели с оловянными флягами в кварту, дерганый мужчина, чей голос слышался чаще остальных, покручивал унизанными кольцами пальцами стакан виски, а маленький седовласый, со шрамом через все лицо старик, который сидел, подперев голову рукой и слушая остальных, сжимал стакан с какой-то прозрачной жидкостью.