Эдгар Уоллес - Совет юстиции

Все было устроено чрезвычайно просто, и наказание было одно: предупреждение, второе предупреждение, потом — смерть.

Со временем имя их стало символичным. Услышав его, человек, задумавший зло, принимался за свою работу с опаской, в жутком страхе услышать предупреждение и в большинстве случаев готовый беспрекословно внять ему. Надо сказать, что для многих из тех, кто, выходя к завтраку, обнаруживал у себя на обеденном столе зеленовато-серый конверт, жизнь менялась, становилась полноценнее, начинала приносить радость. Однако были и такие, кто продолжал стоять на своем, громко взывая к закону, дух, если не букву которого сами же попирали своими поступками. Для таких конец был неминуем, и я не знаю никого, кто сумел бы избежать последствий.

Строя догадки относительно личностей «Четверых благочестивых», полицейские службы всего мира единогласно пришли к двум выводам. Во-первых, эти люди, очевидно, баснословно богаты (а так и было), и, во-вторых, кто-то из них должен был прекрасно разбираться в науке (и в этом они тоже не ошиблись). Что касается четвертого, присоединившегося к ним недавно, тут мнения расходились. Мысль об этом четвертом заставила Манфреда улыбнуться, он подумал о его честности, о замечательных качествах его разума и сердца, о его порывистости и склонности «утрачивать равновесие», как это называл Гонзалес. Улыбка была доброй, хотя этот четвертый уже не являлся одним из них — когда работу довели до конца, он ушел.

Манфред сидел, погруженный в свои мысли, пока маленькие часы на каминной полке не пробили десять. Потом он зажег спиртовку и поставил вариться кофе. Предвкушая приятный терпкий аромат, он услышал, как внизу негромко звякнул звонок и открылась дверь. Потом раздались приглушенные голоса и послышались шаги на лестнице. Сейчас гостей Манфред не ждал, но к встрече он был готов в любое время.

— Входите, — сказал он, когда в дверь постучали. По робкому стуку он понял, что стучала экономка.

— Вас хочет видеть дама… Иностранка.

— Проведите ее, пожалуйста, — вежливо попросил он.

Манфред все еще был занят кофе, когда она вошла. Он не поднял глаза и не спросил, кто это. Экономка постояла немного в нерешительности и вышла, оставив их наедине.

— Одну минуту, — сказал он. — Прошу вас, садитесь.

Твердой рукой он налил чашку кофе, подошел к столу, перебрал пачку писем, бросил их в горящий камин и какое-то время смотрел, как они горят. Потом повернулся к гостье.

Не обратив внимания на его приглашение садиться, она стояла, упершись одной рукой в бок.

— Не хотите ли присесть? — снова повторил он.

— Предпочитаю постоять, — резко произнесла она.

— Очевидно, вы не так устали, как я, — спокойно промолвил он и с наслаждением опустился на мягкое кресло.

Она не ответила и несколько секунд стояла молча.

— Оратор из Граца пришел поиграть в молчанку? — добродушно поинтересовался Манфред. Но, посмотрев ей в глаза, увидел, что они полны тоски, и он сменил тон. — Садитесь, Мария, — мягко произнес он. Щеки девушки вспыхнули, но Манфред понял это по-своему. — Нет-нет! — поспешил он исправить впечатление, которое, как ему показалось, произвели его слова. — Я сейчас серьезно говорю, безо всякой насмешки… Почему вы не уехали с остальными?

— У меня еще здесь осталась работа, — ответила она.

Он устало махнул рукой.

— Работа, работа, работа! — горько улыбаясь, произнес он. — Разве ваша работа еще не закончена? Разве с ней не покончено?

— Скоро будет покончено, — сказала девушка и посмотрела на него каким-то странным взглядом.

— Сядьте, — строго сказал Манфред. Она села на ближайший стул, какое-то время сверлила его глазами, а потом произнесла:

— Кто вы такой? — В ее голосе было слышно раздражение. — Кто наделил вас такой властью?

Он рассмеялся.

— Кто я такой? Просто человек, Мария. Кто наделил властью? Я думаю, вы понимаете, что никто.

Она на миг задумалась, потом сказала:

— Вы не спрашиваете меня, зачем я пришла.

— Я и себя об этом не спрашиваю… Впрочем, нам ведь все равно нужно было встретиться… Чтобы расстаться.

— А как они называют вас? Ваши друзья? — неожиданно спросила она. — Они же не говорят «Тот, с бородой» или «Высокий»… Вы когда-нибудь были ребенком? Вас качала на руках женщина, называла по имени?

По его лицу скользнула тень.

— Да, — негромко произнес он. — Я же говорил вам, я — просто человек, не дьявол и не полубог. И на свет я появился не из морской пены и не в ведьмином котле, — улыбнулся он. — У меня были родители… А люди зовут меня Джордж Манфред.

— Джордж, — повторила она так, будто произносила незнакомое слово, стараясь его запомнить. — Джордж Манфред. — Девушка долго смотрела на него, потом нахмурилась.

— Что во мне так вас раздражает? — поинтересовался он.

— Ничего, — быстро ответила она. — Только я… Я не могу понять… Вы не такой…

— Как вы ожидали? — Она наклонила голову, словно смущенная его догадкой. — Вы ожидали увидеть меня ликующим? Или приготовившимся защищаться? — Она снова кивнула. — Нет, — продолжил он, — с этим покончено. Я не праздную победу. Мне достаточно того, что сила ваших друзей пошатнулась. Вы и их поражение для меня никак не связаны.

— Я не лучше и не хуже их, — с вызовом бросила она.

— Когда закончится это безумие, вы будете лучше их, — с серьезным видом возразил он. — Когда вы поймете, что созданы не для того, чтобы положить свою молодую жизнь на алтарь анархизма.

Он подался вперед, взял ее безвольную руку и накрыл своей ладонью.

— Дитя мое, вы должны оставить это занятие, — мягко сказал он. — Забудьте о своем кошмарном прошлом… Просто выбросьте его из головы, считайте, что Красной сотни никогда не существовало.

Она не отдернула руки и не стала сдерживать слезы, которые выступили на глазах. Что-то проникло в ее душу… какое-то влияние, не поддающееся ни описанию, ни определению, какой-то чудесный элемент, который растворил то, что было прочнее гранита и стали, расплавил то, что она считала своим сердцем, из-за чего ее разом покинули силы, и она задрожала всем телом.

— Мария, если вы знаете, что такое материнская любовь, — каким же мягким был его тихий голос! — подумайте: вы когда-нибудь понимали, чем для вашей матери была ваша хрупкая маленькая жизнь? Какой она видела вас в будущем? На какие страдания она шла ради вас? И все это ради чего? Ради того, чтобы руки, которые она целовала, проливали человеческую кровь? Неужели она молила Бога, чтобы он укрепил ваше здоровье и очистил душу, только лишь ради того, чтобы дары его были прокляты этим прекрасным миром?

По-отцовски ласково он привлек ее к себе, и она, упав перед ним на колени, прижалась мокрым от слез лицом к его груди.