Сара Пэйнтер - Весь этот свет

Он просто говорил то, что мне хотелось услышать. Я это знала, но все равно поверила.

– Питайся регулярно, – попросила я. – Три раза в день.

– Хорошо, мамочка, – сказал он, чуть заметно улыбнувшись.

– Звони мне.

– Хорошо, – ответил он, хотя мы оба понимали, что звонить он не станет. Я обняла его и прошептала:

– Пиши мне. Пиши каждый день.

Я открыла глаза, огляделась в поисках того, что могло бы меня отвлечь. Я не хотела об этом думать. Не хотела таких воспоминаний о Джере. Я хотела, чтобы мой брат вернулся. Мое сильное альтерэго, моя пуленепробиваемая версия, которая ничего не боится.

Я хотела, чтобы пришла Грейс, моя медсестра. Я до боли хотела, чтобы она успокоила меня своим присутствием. Я не отводила глаз от края кровати, надеясь, что Грейс волшебным образом материализуется, что я могу вызвать ее одной только силой желания. Но занавески у кровати не дрогнули. Никто не появился.

Никто не мог оградить меня от этих воспоминаний. Теперь я точно знала, что я их не хочу.

У Эви была фотография Нэнси Битон, вырванная из журнала «Вог». Она хранила эту фотографию между рамой и зеркалом на туалетном столике. Нэнси, в спадающем каскадом платье из сияющей фольги и необычной зубчатой шляпке, изображала метеор. В одной руке она держала нечто напоминающее копье, с заостренного конца спадали сверкающие ленты. Фон был залит серебристым светом. Эви считала, что прекраснее этой фотографии нет ничего на свете.

– Представь себе, каково быть сестрой Сесила Битона [21] Английский фотограф, дизайнер интерьеров, художник по костюмам и декорациям, икона стиля и один из важнейших мастеров модной фотографии. ! Повезло же ей! Слава, вечеринки, все эти наряды. И какая же она красивая! – говорила Эви, вздыхая. – Повезло. Думаю, с уродиной он не стал бы возиться.

Грейс не была в этом так уверена. Она давно привыкла к этой фотографии, поскольку видела ее каждый день, но совсем не завидовала Нэнси Битон. Девушка виделась ей грустной, сверкающий наряд – тяжелым. Нэнси ничуть не напоминала метеор, проносящийся по ночному небу, платье тянуло ее к земле. Казалось, ее поймали в ловушку. Как бабочку в стеклянную банку.

Доктор Палмер не собирался останавливаться. Грейс понимала, что не особенно разбирается в мужчинах, и весь ее опыт по этой части можно описать на задней стороне почтовой марки, но кое-что все-таки смыслила. Он играл с ней, и чем больше она пугалась, тем сильнее ему это нравилось.

Она смотрела ему в глаза и видела в них что-то мрачное. Он разглядывал ее, как кот разглядывает мышь, но порой в них вспыхивало особое понимание. Это было хуже всего. Будто он видел, что тоже ее притягивает. Видел ту надломленную часть ее души, которая, может быть, жаждала его внимания.

Грейс никому об этом не рассказывала. Она никому не могла рассказать. Стыд был слишком сильным, а тень – слишком темной. Палмер надвигался.

Перед лицом других санитарок, медсестер, хирургов он вел себя как истинный профессионал. Когда они были наедине или когда поблизости была лишь уборщица, подметавшая пол или сортировавшая белье, он показывал свое истинное лицо.

Он любил застать ее у раковины, наполненной горячей водой, когда она не могла оставить свое занятие. Если рядом была другая девушка, он посылал ее куда-нибудь с поручением. Он притворялся веселым.

– Да это же моя любимая судомойка!

Грейс смотрела в стену. Маленькие черные трещины в черепице невозможно было отчистить.

– Твой папа знает, что ты тут на правах уборщицы? – спросил он однажды.

Грейс чуть повернула голову.

– Он будет рад, если ты приедешь домой с хирургом. Для девушки твоего круга это отличная партия.

– Я не собираюсь домой, – ответила Грейс, ощущая искренность своих слов. – Я живу здесь.

– Не глупи, детка, – лениво сказал Палмер. – Все рано или поздно возвращаются домой. Так или иначе. К тому же, – он улыбнулся, – я собираюсь попросить у твоего отца твоей руки. Представители рабочего класса в этом плане весьма консервативны.

Грейс знала, он пытается ее унизить. Надеется, что она начнет защищать позицию своей семьи, принадлежащей, по его мнению, к низшим социальным слоям. Надеется, что она оскорбится или расстроится. Но он выбрал не ту цель.

Она глубоко вздохнула, вытерла руки полотенцем. Манжеты сбились на сторону. Их вид придал ей сил. Она уже не была девушкой по имени Грейс. Она была сестрой Кемп. Неприступной, безукоризненной. Ей пришли на ум слова «только тронь, руки лишишься». Если бы у нее только хватило мужества их произнести… Эви бы смогла. Эви ни секунды бы не мешкала.

– Доктор Палмер, – ответила Грейс, – пожалуйста, не нужно меня дразнить. Вы не собираетесь делать мне предложение, а если и сделаете, мы оба знаем, что я его не приму.

Она принялась поправлять манжету дрожащими пальцами. Палмер ненадолго сник, но тут же собрался с духом.

– Может, я смогу изменить твое решение? Недолгий, но бурный роман… Мне говорили, я хорошо целуюсь.

Пальцы не слушались, пуговицы не поддавались. Льняная манжета упала на пол.

– Нет, – сказала Грейс. – Простите, сэр, но я не стану с вами целоваться.

Палмер улыбнулся, словно именно такого ответа и ждал, но это ничего не значило.

– Конечно, не здесь, Кемп. Найдем более подходящее место. Думаю, нам с тобой стоит выбраться в город.

– Нет, спасибо, – пробормотала Грейс. Ей хотелось наклониться, поднять манжету, но она была не в силах пошевелиться. Палмер придвинулся слишком близко, она уже не могла делать вид, будто не замечает его. Он коснулся ее щеки.

– Хорошо было бы пойти на танцы. Это поможет расслабиться.

– Простите, сэр, – сказала Грейс. – Я не пойду с вами на танцы. – Она попыталась проскользнуть мимо него. – И в ресторан. И в кино.

– Ну хорошо. – Палмер притянул ее к себе и прошептал на ухо. – Мы оба знаем, чего ты хочешь.

Грейс ощутила, будто ее ударили. Попыталась вырваться, но одна его рука крепко сжимала ее талию, другая – плечи и шею. Хватка была железной. Она чувствовала мощь его тела, прижатого к ней. Чувствовала шеей его мокрое дыхание. Она чуть дернулась, и он наконец ее выпустил, так что она чуть не упала, но собралась с духом и пошла в палату.

Барнс, катившая тележку с чаем, подняла брови, помешала сахар в стакане. Потом сказала:

– Манжеты!

И двинулась дальше. Колеса тележки визжали.

Птиц, которых на самом деле не было, я начала видеть еще в детстве, но в подростковом возрасте галлюцинации понемногу перестали меня посещать. Потом я открыла для себя бурбон и секс, что, конечно, не могло меня не отвлечь, и к восемнадцати годам, уехав из дома и поступив в университет в Англии, я уже совсем отвыкла от этих птиц. Порой мне случалось увидеть сороку, которая что-то уж очень засиделась на ветке над моей головой, а однажды на Рождество прилетел снегирь и уселся за окном моей комнаты в общежитии, изображая поздравительную открытку. Но странным в нем было только то, что он отчего-то предпочел раздавленную банку из-под пива заснеженной березовой ветке, и то, что он сидел на этой банке не шевелясь, дольше, чем обычно сидят на одном месте живые птицы.