Александр Олейников - Дом №12

– Но боле всех был зол его фаворит. Он тут же начал в гневе рвать на себе все одежды и потрясать руками, выискивая виновника и выхватывая свой обоюдоострый меч, говоря к тому же:

– Клянусь Осирисом и Изидой! Лишив меня долгожданной моей невесты, он сам сменит ее место на ложе! Стража! Искать виновника!

– Постойте, да их же здесь шестеро, наших-то рабов! Их шестеро! – Кричал в ужасе жрец!

– Самозванец, кто-то из них подослан врагами, а ну живо снимайте маски! Вот я вас! – Кричал громче всех фараон.

Делать было нечего. Все мы построились в ряд, и пятеро из нас начали поспешно снимать одеяния, я же стоял неподвижно в лютом ужасе и страхе. Вскоре все жрецы оголили свои головы, а я как-то ненароком взглянул на них. Что ж, ровно передо мной стояли теперь же пятеро испуганных и отбритых наголо негров. Я же стоял до сих пор в маске.

– Да чего же ты стоишь? – Кричали все. – Снимай маску!

Я повиновался и снял ее.

– Это самозванец! Кощунство в храме! Как он попал сюда? Кто он таков? – Кричал жрец и меджеи.

– Мало тебе моего горя, – в бешенстве взревел жених, порываясь ко мне и даже протянув руки со скрюченными пальцами, так что даже четверо из его отряда схватили его. – Так ты еще и себя не жалеешь?!

– Свести его в пыточную! Мы его мумифицируем заживо! – Дал веление фараон.

Я заорал в ужасе, а стража, схватив меня, потащила туда, где жрецы вырезали из трупов органы. Там меня насильно обмазали бальзамами, обвязали бинтами, уложили в саркофаг, и, в то время, когда все они глумились, а я кричал от страха, порываясь вырваться, дочь фараона вдруг сказала:

– Мой отец, если вы позволите лично мне отрезать ему язык, это хоть частично утолит мое горе.

– Позволяю!

Меджеи держали меня за голову, а жрецы тем временем ухватили мой язык длинными клещами, после чего дочь фараона, приблизившись ко мне, начала с наслаждением отрезать мой язык и злобно приговаривать:

– Все продам, все продам, и даже детские чулочки продам…

Безжалостная боль нахлынула на мой язык, я начал кривляться и дергаться, и наконец даже чуть не упал со стула, поняв, что попросту моя голова резко упала вниз и я пребольно прикусил свой собственный язык. Я быстро вскочил со стула, еще не отойдя от сна, и только ходил по помещению среди потребителей, потирая свой язык.

– Все продам, – говорил один тоже проснувшийся потребитель, другому, – все, все продам, и даже жены последние колготки продам, лишь бы вот хоть еще один раз купить и опробовать этот опий.

Я, все еще в страхе, выбежал домой из курильни и даже забыл попрощаться с Тенетниковым.

Как вы уже поняли, опий заволок меня в свое влияние, подчинил меня, заполонил и просто овладел мной.

Непонятное чувство теперь же зародилось во мне и я, будучи уже опробовавшим чудное зелье, могущее сделать меня героем вселенной, теперь уж и думать позабыл про остальные, доступные мне развлечения.

Находясь в гостях у своей Настасьи, я ненароком подумывал об том, чтобы, оказавшись где-то в окрестностях Илиона, приобнять какую-нибудь, знаете ли, Андромаху, или там Елену, черт возьми. При том можно было бы сначала по-геройски и щегольски спасти ее от каких бы то ни было злодеев. Дабы самая благодарность об спасении была увеличена в стократ.

Однако ж опий, как я смог догадаться на сей раз, опираясь на мою плутовскую натуру, постоянно выдает мне образы всяческих дев и богинь, то есть, зная грубо говоря мою натуру, он сам созидает мне почву для сладострастия. Впрочем, мне никак еще покамест не удалось воспользоваться этою почвой, поскольку со мной всякий раз случается нечто смертельное.

Я много думал об том и никак не мог прийти к выводу – от чего все это значит? Почему же вот уже как второй раз мои тамошние странствия приводят меня к гибельному концу, и теперь, уж удостоверившись в том второй раз, я предположил, что так устроен самый опий, ну то есть чтобы пробудиться от него, то непременно нужно принять тамошнюю духовную смерть.

Но как же тогда не взять во внимания все те абстрактные случайности, возникшие в ходе реального события?? Так вы хотите меня спросить? То есть почему же это не виновны в моем пробуждении мои же прикусы языка и уколы мундштуком? Почему, вы спросите, не решил я, что это они, спровоцировав боль, вызвали в один миг подходящие для того сновидения?

Что ж, я вам отвечу.

Это потому я так решил теперь же, что следующее мое курение… следующие-то курение этого опия просто полностью опровергает все настоящее и разумное на земле; да просто уничтожает его в песчинку, после того, что я видел в те дни.

Да, я вновь ходил туда и вновь курил опий; да, мне было весело и я намерен поделиться с читателем своим впечатлением. Я это сделаю теперь же, безо всяких отлагательств, поскольку эта глава моей записки будет для всей общей сути весьма важным фактором.

Этот самый фактор, как я уже сказал, уничтожающий всякую приемлемую вещь, даже и самого меня озадачил в самый высшей степени. Этот фактор явственно дает мне понять, что действительные события в моих, как бы я мог подумать, искусственных сновидениях, явственно отображают последствия на реальную, настоящую жизнь. Пережив третье курение опия, у меня появилась богатая пища для размышления, но покамест я не смогу вам рассказать, что именно произошло, поскольку это повредит стилистике рукописи и станет несвоевременным.

Уточню только, что помимо этого мне еще и удалось раскрыть наконец эту страшную тайну! Да, черт возьми! Я просто ушам и глазам своим не поверил, когда мне стало ясно, отчего на Фонтанке берутся теперь же многочисленные утопленники. Да это просто не уложилось в моей голове, но что более всего здесь ужасно, так это то, что я теперь же нахожусь в соглашении с одним… опущу его имя, человеком, и выполняю теперь же весьма скверные обязательства. Впрочем, осудить за то вы меня не сможете никак, потому что все, что уже закончилось, только теперь встало так, как хотелось бы, и теперь я чист, как слеза ангела. Но тогда я был в несколько другом положении, и сейчас расскажу в каком.

Начну описывать все по порядку, а случился тот вечер с пугающего события, и вот с какого.

Вышел я один в десятом часу и, как ни в чем не бывало, направился пешком до самого дома двенадцать, делая в пути замысловатые тропы, для того, чтобы, уж если за мною кто-либо следит, спутать его и сбить со следа. Вскоре я добрался до набережной и вошел в один внутренний двор с забором, но где в одном его месте была брешь, через которую я вылезал обычно на другую сторону улицы, где в закутке и находился вход в курильню.

Проделав весь этот путь, я уже хотел было выйти на дорогу с другой стороны дома, где также был забор со всегда отпертыми воротами, как вдруг увидел в этих самых воротах человека, смотрящего на меня дикими глазами.