Александр Олейников - Дом №12

– Черт побери, ведь вот не успел! А ведь каков наш герой…

Но я уже не думал об своих часах и недавней победе, а лишь думал об сильной боли, возникшей на месте укуса червя, и об том, что я задыхался и мне нечем было дышать. Червь уносил меня все глубже и глубже под землю, сжимая мое горло и поедая меня. Вскоре дышать стало решительно нечем, так, что я даже проснулся и тут же закашлял, обнаружив себя сидячим в кабинете у Тенетникова, но, так как сзади меня был какой-то маленький гвоздик, который зацепился за мою бабочку, то тут же и понял, какова была причина моего пробуждения, и жуткой, вполне вероятной и настоящей моей смерти от асфиксии.

Имея и даже располагая в своих руках посещение притона, а вместе с тем и использование опия в удобное и подходящее для меня время, я стал все более и более задумываться об наличии самого этого мира, и тешить себя возможностью посещать его, то есть как бы баловать себя его использованием и даже приятностью.

Самое осознание того факта, что человек, сам, вольно и абсолютно без посреднической зависимости, может позволить себе излюбленное им баловство, повышает наконец как бы самую властность в действенной персоне, ровно как и самовлюбленные предрассудки. А потому вы можете судить и сами об моем этом чувстве, которое побуждает меня жить в сердце с этим испорченным нравом, проявившийся как бы супротив моей старинной атавистической простоты.

Мне неоднократно приходилось находить себя на таком роде занятия, как каждодневная и продолжительная прогулка вблизи этой курильни, впрочем, не увлекавшая иной раз к самой искомой цели, то есть к самому курению. Самая же эта возможность и расположение этого моего отличия, заставляли меня смотреть на многих людей с высока и помышлять об них даже надменно, будто те все были фигурами заурядными и непривилегированными в любом обществе.

Совершая такие прогулки, я даже успел придумать себе повседневное развлечение, заключавшееся в безусловном стремлении посетить курильню, но, в самый последний миг, отстранить себя от этого посещения, соблазняя все больше и больше. Много раз, выходя на прогулку ночью, я ступал по знакомым улицам в известное мне направление так целенаправленно, что не оставлял для себя ровно никакого сомнения об том, чтобы избегнуть эту курильню, разрушив тем самым запланированное и намеченное мною такое желанное посещение.

Но лишь только я приближался к дому двенадцать, а бывало даже что уже и хватался за самый дверной поручень, как вдруг резко оборачивался и уходил, оставляя с тем самым свое желание более возбужденным. На такой счет, ровно как у рехнувшегося человека, у меня случались нездоровые припадки, сопровождавшиеся плотоядным и истерическим смехом, потиранием рук и оборачиванием назад с ненормальной украдкой и подозрением.

Но так было раньше, покамест я не входил в столь поверенные отношения со своими фантазиями, а теперь же меня обязывало появляться там практически каждый день, поскольку исход войны между двумя фракциями и получение истины могли возбудить интерес даже в самом бесчувственном человеке.

Так я вскоре явился в очередной раз, положив в себе, что не потрачу более этих самых двухсот рублей ни одной единой копейки на этот опий. То есть, сами можете понимать, что я порешил распрощаться с курильней и явиться туда последний раз, ибо предчувствие подсказывало мне, что более медлить нельзя ни в коем случае, тем более что сегодня Арсюшкин, сообразуясь с быстротою ума своего тайнописца Прозвонкина, должен уже был отыскать самое местонахождение этого их предводителя.

Но ничего, однако ж, не случилось так, как я предполагал что будет.

Прежде всего случилось колоссальное происшествие, то есть совсем уму непостижимое убийство, на которое покусился сегодня же самый Тенетников. А дело было вот как.

– Пришел в чувства? Ась? – Говорил мне Лев Борисович играя и перемигивая своими плутовскими глазами, когда я уж курнул «Черное сердце» во второй раз, находясь у него в кабинете, но только уже на другом удобном стуле, где около него не было ни гвоздей, ни свечей, ни жарких печей.

– Пришел.

– А вот и славно, что ж, знаешь, что нужно делать?

– Вы опять за свое, Лев Борисович?

– А то как же? Ведь вот целую шайку расхитителей выявил, сейчас надо везти топить. Ведь вот предатели, только третьего дня двое из них пришли ко мне, и уже оказались в сговоре с Арсюшкиным! Ну ничего, этого хитрого плута я найду даже на том свете!

Я шел за Тенетниковым, не зная даже, что могло поджидать меня там, то есть какое количество человек были мертвыми. Как я уже однажды заметил, что его эти самые жертвы с каждым разом увеличиваются в некотором роде с прогрессией, то и сейчас мог справедливо предположить, что там теперь же находятся четыре трупа, или, Господи Боже, целых пять. Это потрясло бы меня окончательно.

Мы вышли в залу и, когда Лев Борисович встал в середину зала перед несколькими скаменьями, громко и с гордостью сказал мне:

– Вот они, Иван Андреевич, братец, полюбуйся. – Голос его был необычайно весел.

– Кто они? Где?

– Да вот же, разве не видишь?

– Не вижу, эти что ли?

– И эти, и вон те, и вот эти, словом, осьмнадцать человек. Только не смотри на меня так, словно тебе жалко этих людишек. Ведь я тебя знаю, ничего тебе не жалко, никого то есть. Ну давай, за работу, надо за четыре часа успеть сделать это все.

Самый тон, с которым он говорил это, да еще и эти странные и совершенно абсурдные слова, вполне показывали мне то, что Тенетников был пьян. Но вот я и в самом деле присмотрелся, и решительно разглядел четыре скамьи с мертвыми телами. Такой поворот событий окончательно изумил меня и сбил с толку; я не мог даже и подумать, чтобы Тенетников сумел убить столько людей, хотя, впрочем, и знал, что он такая скотина. Но чтобы восемнадцать человек, да еще и всех вместе, сряду. Теперь-то вы понимаете, каково мне было осознать это?

Виноват, кажется я несколько оговорился, упомянув ранее об непостижимом убийстве, на которое покусился Тенетников, да дело в том, что не это было тем самым непостижимым его убийством.

Расскажу все по-порядку.

Когда мы за четыре с небольшим часа упаковали все тела в мешки и связали их вместе с камнями, то есть когда мы уже принялись одного за другим выносить в самую ладью, то Миних вдруг начал протестовать, относительно того, что самая ладья может быть перегружена, и что лучше следует отвозить тела несколькими партиями.

Но Тенетникову было это невдомек, и он приказал грузить восемнадцать трупов в ладью. Когда же мы уже выплыли, то наша ладья оказалась погруженной в воду почти по самый борт, так, что даже нельзя было делать резких движений. Я сидел на одном краю ладьи, а Миних на другом; Тенетников же стоял посредине нас и держал в руках большое весло, помогая Миниху править ладьей, ибо одному ему было очень тяжело это сделать.