Лия Аветисян - Про любовь, ментов и врагов

– Дурак, – резюмировала она свой мысленный монолог, прощально сделала губки бантиком мерзавчику Лёве и ввинтилась со своей траурной корзиночкой в длинную очередь с роскошными букетами.

Хоронили Левиного приятеля и Веркиного дальнего родственника Арама – еще одного аннулированного секс-символа Еревана, Москвы, Лос-Анджелеса и других ареалов наибольшего благоприятствования армянскому менталитету. Хоронили не кого-нибудь, а невольного покорителя женских сердец многих народов. С присущим ему выражением легкой задумчивости и в полном соответствии со спортивным прозвищем Арамис величественно лежал в гробу, и сходство трупа с одушевленным оригиналом вызывало искренние реки слез у всех любимых женщин знаменитости.

Верка была не любимая, а сильно уважаемая женщина. Да и вообще – какая она ему женщина? Она – его гуру в художественном творчестве.

– А как будет «гуру» в женском роде? – задумалась Верка. – Гура, что ли? Ну и дура. У индийцев женщины на такое не могут претендовать. А у армян тем более. Так просто, учитель рисования и исповедник. Но в женском роде.

Верка огляделась. Успевшие и не подсуетившиеся отметиться в статусе формальных жен Арама фактические вдовы сидели в разных концах зала Союза художников Армении. Да уж, ассортимент по росту, масти и прикиду был весьма обширен. Правда, не было мулаток и китаянок – может, просто потому, что не дожил. Зато была объединяющая всех дам особенность: фигурки у них были – как после фотошопа.

Народу было – зашибись. Большинство периодически каменело в позе Мыслителя Двадцать Первого Века: расставив ноги, вперив глаз в пространство и прижав продвинутый мобильник к левому уху. Правой рукой они пожимали лапы и лопаточки всё подходивших. Здесь были и одряхлевшие прежние вершители судеб, и нынешняя властноглазая номенклатура, и здоровяки с золотыми веригами пониже складок на загривках, и художественно-артистический бомонд, и суровые ополченцы тлеющей войны, в итогах которой еще не проставлена точка. Юные солдатики стояли в почетном карауле, а на двенадцати алых подушечках поблескивали чемпионские медали знаменитого олимпийца. Таков был Арамис: даже застигнутый смертью врасплох, он уходил торжественно и красиво.

12 декабря, 2004, полдень

Арамиса убили как-то неубедительно. Просто аккуратно чпокнули чем-то не особенно тяжелым по мозжечку под темной аркой, и он тихо остыл от кровоизлияния в мозг в двух шагах от собственного дома. Там же осталась валяться и трехкилограммовая гантеля с отштампованными на ней «90 коп.». «Ролекс» при этом не взяли и даже не тронули бумажник. Так что бедняге Шварцу всю зиму предстояло шершеляфамить с расследованием убийства.

«Дело №УР/728, Арам Лусинян» – накарябал он на папке. Потом подумал и добавил в скобках: «(Арамис)». После недолгих раздумий приписал: «Дон Жуан», сделал еще одну правку, папку бросил в урну, а на новой вывел: «Арам Лусинян (Арамис Дон Жуян)». Вот теперь было не совсем правильно с точки зрения орфографии, зато абсолютно точно – для характеристики сильно потерпевшего!

Арамиса он знал еще задирой-малышом и откровенно недолюбливал. Помимо редкого спортивного таланта и способности быть мухоловкой для женщин было у Арамиса еще одно несомненное дарование: он умел затевать драки сполоборота. И больше всего он старался раззадорить самого Шварца. Каждый раз, когда Арамис сиял ему издали своей знаменитой улыбкой и, распахнув руки, провозглашал: «О, Майн Мент!», Шварц хотел переломить его, как спичку, несмотря на все олимпийские звания и награды задиры.

Бывалый сыщик и начальник уголовного отделения Центрального райотдела ереванской полиции, Шварц заработал кличку за силищу и невозмутимость Терминатора. Но сходство на этом заканчивалось. Жесткая щетка пегих усов топорщилась, скрывая часть выползавшего из-под галстука шрама. Нос горбатый для недоброжелателей и орлиный – для друзей. А взгляд! Взгляд его серо-зеленых глаз был невинен и кроток, как у флейтиста в симфоническом оркестре, и это многих обманывало. Многих, но не Арамиса, который вертелся рядом с их школьной компанией с самого детства, а повзрослев, стал будто специально лезть на рожон.

Шварц не любил шутки по поводу своей профессии и, как все менты, ненавидел, когда его называли ментом. Он предпочитал угрюмо сторониться этого взрослого дитяти, так как фанфарон Арамис учился с ним в одной школе и даже был родственником сразу двух его близких друзей. А это – святое. И вот нате вам: кого-то он все-таки достал. И именно Шварцу предстоит канителиться с его беспорядочным и необъятным окружением.

Курить надоело, от однообразия газет воротило, а сервер завис с самого утра. Да и чего было ему не зависать, если от беспорядочных Шварцовых тыков мог бы зависнуть не только этот дохлый пентик, но и суперкомпьютер в Пентагоне. Умная печаталка с экраном все еще была для него своевольным и капризным существом, способным терять файлы, забывать архивировать информацию, вместо помощи подсовывать англоязычную белиберду, с которой не справишься без словаря, и вообще больше мешала, чем способствовала работе. Она так и не заслужила доверия Шварца, но постоянно искушала самостоятельно освоить эти картинки, одна из которых изображала старенький советский радиоприемник, но почему-то означала «память», а другая напоминала веселый хоровод, но имела в виду «диаграммы». Словом, вместо помощника и информатора, компьютер был основным и постоянным правонарушителем.

Начальник райотдела, шестидесятилетний полковник Владимир Карапетян, которого за глаза все называли Дядей Вовой, относился к компьютерной технике с таким мистическим напрягом, что на его фоне Шварц смотрелся продвинутым технократом. Освоение полицией Армении высоких технологий было еще впереди. «Всему свое время, и это придет», – оправдал Шварц шефа и заодно себя.

– Эх, Дядя Вова, Дядя Вова, – переключился мысленно Шварц на шефа, который в последнее время сильно хворал, мотался по дорогим клиникам и именитым врачам. От них он получал обнадеживающие заверения, что пока еще он не их контингент. Хотя, возможно, здорово влип, но во что – неизвестно. При этом они столбили золотоносный участок, как заправские старатели, по-дружески советуя обязательно обратиться к ним в случае проявления таких-то признаков нездоровья или просто через месяц. И понятно, что не боявшийся лезть под пули бандитов, но столкнувшийся с болезнью Дядя Вова фантазировал себе именно эти недомогания и вновь возвращался к модным докторам.

Вот и всего за день до убийства Лусиняна Шварц с сотрудниками закатились проведать Дядю Вову сразу после работы, прихватив в палату водку, баночки с колой и полдюжины порций любовно спеленутого лавашом шашлыка. Пикник в больнице фактически являлся и прощальным банкетом уезжавшего в тот же день заместителя Дяди Вовы по угрозыску на трехмесячные курсы повышения квалификации. Как на беду, в сверкающей палате ошивалась симпатичная врачиха, которую Дядя Вова пассивно, для проформы, клеил несмотря на нелюбовь к шашням. А интеллигентная докторша тактично подыгрывала больному, дабы не провоцировать у него упаднические настроения.