AlmaZa - Империя. Цинхай [СИ]

— Мне ты уделяешь столько времени, что любая жена может позавидовать, — улыбнулась приободряющее Дами. — Интересно, в чём причина нашей гармонии? В нас самих, или какой-то предначертанности?

— Ну, мы оба родились в годы красных огненных животных, — без веры в восточный гороскоп сказал Энди, скорее с юмором. — Я — красного огненного барана, ты — красной огненной тигрицы.

— Мне казалось, чисто логически, что Тигр и Баран — не лучшее сочетание, кое-кто кое-кого должен съесть, — пошутила игриво Дами. Муж засмеялся, целуя её:

— Я совсем не против. — «Если бы ты знал, насколько мы — тигрицы, опасные и лживые, не умеющие строить хотя бы честную дружбу, ты бы так не говорил» — подумала сестра Дракона. Чтобы не увлечься поцелуем и не перейти к возбуждению, которому ещё было не место, Энди одёрнул себя и опять отстранился. — Преимущество старых мужей — отсутствие свёкра и свекрови. Это облагораживает брак и делает его приятнее.

— О, дорогой, не называй себя старым, — теперь уже придвинулась сама Дами, коснувшись плечом плеча. Она шепнула ему на ухо: — Старики не способны делать сыновей. И своих жён счастливыми.

— Я очень надеюсь, что последнее у меня получается. В первом-то сомневаться не приходится. — Они снова поцеловались и помолчали.

— Какими были твои родители? Даже если отсутствие свёкра и свекрови укрепляет брак, я не хочу, чтобы ты думал, что я рада их смерти. Расскажи о своей семье. Их давно не стало?

— Матери — пять лет назад, отца — девять. Они, смею надеяться, последние свои годы прожили хорошо, потому что вся жизнь не была для них лёгкой и беззаботной. Они не дожили до смерти старшего внука — уже плюс, ведь любили его, хотя отец, мне кажется, испытывал к нему двоякие чувства, видя, какой он. — Устроившись поудобнее на подушке, Энди взялся рассказывать: — Мой род был зажиточным в этих краях, до которых последствия Синьхайской революции [45] Синьхайская революция 1911 года, когда пала монархия императорского Китая и была свергнута последняя династия Цин. шли очень медленно. Это был род помещиков и землевладельцев. Дед как раз родился в год этой революции, в который территория нынешней провинции перешла под власть клики Ма, создавшей маленькое независимое государство, позже согласившееся подчиниться Пекину и Гоминьдану. Вернее, согласовывать с ними минимальные вопросы и не бунтовать. Как сейчас, так и тогда, основным населением тут были мусульмане: ханьцы, монголы, салары, уйгуры от Ганьсу и на запад исповедуют ислам. Они соседствовали с буддистами, но не желали тесниться с социалистически настроенными безбожниками, отрицающими религию вовсе. Когда вырос дед, в Цинхае началось всё то же самое, что было и во всей стране — борьба между гоминьдановцами и коммунистами. И хотя во время Великого похода Красная армия пыталась прорваться сюда, в тридцать седьмом году клика Ма отстояла самостоятельность и отбила коммунистов. Но хватило этого на двенадцать лет, спустя которые победившая Народно-освободительная армия вернулась и, захватив Ланьчжоу, смела основные силы защитников. — Дами знала, что Ланьчжоу находится буквально в часе езды от Синина на восток. Когда-то Цинхай и Ганьсу были устроены совсем иначе, их куски были объединены или вообще принадлежали другим странам, Монголии или Тибету. Всё перекраивалось и переделывалось под воздействием разных сил, но главным образом самой главной силы — коммунистической партии Китая. — Естественно, дед, как поддерживавший местную клику Ма, попал в тюрьму, где и сгинул. Он не вернулся оттуда. Бабушка вскоре умерла от болезней, вызванных тяжёлой жизнью, непосильным трудом, лишениями, голодом. Отцу было тогда десять лет, он был сыном врага коммунизма, и ему пришлось несладко. Он и сам успел побывать и в тюрьмах, и в трудовых лагерях. Там у него появлялись знакомства из криминального мира, складывалось своеобразное окружение, положившее основу и моим связям с преступностью. Но всё-таки, по рождению, он был честным человеком, представителем ещё имперской аристократии. А трудиться приходилось то на производствах, то на стройках, то перегонщиком яков. Я помню его в своём детстве занимающимся именно этим, до того, как он вынужден был уезжать на строительство Цинхай-Тибетской железной дороги, куда принудительно сгоняли всех «ненадёжных» и уголовников. Отец был неразговорчивым, но если уж открывал рот, то рассказывал мне увлекательные истории о прошлом. О том, какой большой и богатый дом у него был, о том, как хорошо в нём жилось, и как я должен однажды пожить в таком доме. Мне не верилось, я считал, что он придумывает, сказки сочиняет. Но его сказки на меня повлияли. Когда мне было примерно столько же лет, во сколько он остался без отца, умер Мао Цзэдун. И сразу повеяло какой-то свежестью, надеждой на новую жизнь. Старые приятели отца приходили к нам домой, те самые, из мест заключения, дискутировали на тему политики и власти, которыми я тоже стал интересоваться. Наконец, когда мне исполнилось семнадцать, и участок железной дороги от Синина до Голмуда был запущен, а рабочие отпущены по домам, на заслуженный отдых, после того, как отдали всё своё здоровье высокогорным непосильным трудам, Китай подписал соглашение с Великобританией о возвращении Гонконга и я, не думая, махнул туда, посмотреть мир, испытать себя, добиться чего-то в жизни. А во что мог вляпаться семнадцатилетний юнец в чужом, незнакомом огромном городе? Я стал бандитом. И там же познакомился с Чаном, которому тогда было слегка за двадцать, но он уже был намного опытнее во всём. И если меня интересовали тогда в первую очередь деньги, то его — женщины, — Энди посмеялся старым воспоминаниям, — мы с ним оба сильно изменились. Тогда его главной страстью были женщины, и ничего больше. Он не вылезал из борделей, постоянно за кем-то волочился. Я не видел в своей жизни более похотливого типа, но его неутомимая похоть, видимо, и свела его с ума. — Покачав головой, он добавил: — Твой брат почему-то сильно мне напоминает молодого Чана, такой же безудержный и хитрый, такой же устремлённый к тому, чтобы схватить как можно больше.

— Только Джиёна не очень-то волнуют женщины, — хмыкнула Дами, вспомнив шутку о его романе с Сынхёном. — То есть, они у него есть, конечно, но на первом месте для него, всё-таки, власть и деньги.

Энди задумался о чём-то своём и Дами, подождав немного, спросила:

— Как же ты вернулся в Цинхай?

— Несколько лет спустя. В начале девяностых, когда реформы Дэн Сяопина наконец-то дали рыночной экономике развернуться в нашей стране, когда у людей появились шансы зарабатывать честно… Но я уже отвык быть честным и забаловался. Мы с Чаном многого добились в Гонконге, Шанхае, хорошо заработали, и только тоска по родине развернула нас обратно. Впрочем, нет, не только она. На восточном побережье действительно была огромная конкуренция, такая же, как сейчас. Банды лезут друг на друга и ютятся каждая в своём квартале. Мы сделали проще: наняли людей, завербовали себе ребят посмелее, и уехали сюда, на Запад, где и сумели стать полновластными хозяевами. Нам повезло со временем и местом. Да, повоевать кое с кем тоже приходилось, но тут всё было проще и легче, чем на Востоке. Я женился здесь, занялся укреплением и укоренением. И постройкой того самого большого и богатого дома, о котором вспоминал мой отец.