Алан Брэдли - В могиле не опасен суд молвы [litres]

Теперь каноник Уайтбред перешел к десяти заповедям.

Что ж, нет смысла восстанавливать всю службу. Самая интересная часть произойдет почти в самом конце.

Я мысленно ускорила действие, так что голос каноника Уайтбреда стал тонким и писклявым, как на ускоренной пластинке.

Можно было бы посмеяться, если бы речь шла не об убийстве.

Я ждала, пока он сам и его прихожане опустятся на колени для общего исповедания грехов, и потом переключила скорость на нормальную.

Повернувшись к своей пастве, каноник Уайтбред вознес молитву Богу с просьбой простить и избавить их от грехов, укрепить в добродетели и принять в жизнь вечную.

В этот момент я впервые смогла рассмотреть его лицо.

Судя по первому впечатлению, он очень устал , не спал всю ночь. Одно веко постоянно подергивалось, второе обвисло. И без того впалые щеки ввалились, на подбородке и щеках угадывалась щетина. Он попытался скрыть небритость тальком, но безуспешно. Времени побриться у него не было.

Судя по второму впечатлению, его лицо не выглядело лицом убийцы. Несколько раз в жизни я сталкивалась с убийцами вплотную, но ни у кого не было таких аккуратных черт и обеспокоенности.

Конечно, я воспроизводила его лицо по десяткам черно-белых фотографий из газет, но до этой секунды мне и в голову не приходило, что на виселицу могли отправить невиновного.

При мысли об этом моя кровь заледенела.

Я сосредоточила внимание на руках человека у алтаря.

Превратив хлеб и вино в плоть и кровь Христову, каноник Уайтбред опустился на колени и первым принял причастие, проглотив сломанную облатку и осушив кубок. Я уже знала, что он не отравится и доживет до того дня, когда найдет смерть от рук палача.

Вот он снова поворачивается лицом к алтарю и спиной к нам, сидящим на скамьях. Я завороженно наблюдала, как он почтительно вынимает из табернакля серебряный сосуд – дароносицу с облатками.

Не могу поверить своим глазам! Они были тут всю ночь!

Я остановила действие, чтобы поразмыслить.

Обычно, при условии нормальной посещаемости, каноник Уайтбред освящал только необходимое количество облаток. Остальные хранились бы в табернакле для использования в течение недели, включая визиты больных и тому подобное.

Но этим утром, когда на службе присутствовала лишь горстка людей, он использовал ранее освященные облатки. Разумеется, для себя он освятил новую, но остальным достались остатки, так сказать.

Суть вот в чем: облатки и вино, предназначавшиеся для ничего не подозревающих прихожан, находились в незапертой церкви всю ночь, а то и всю неделю.

Кто угодно в Англии и даже за ее пределами мог прийти и добавить яд.

Дело становится еще более запутанным, чем я представляла.

Нужно как можно скорее выяснить, где содержался яд – в вине, облатках или там и там.

С нарастающим ужасом и, честно признаюсь, нарастающим волнением я наблюдала, как каноник поворачивается к нам лицом. Энни, сидевшая ближе всего к проходу, уже встала и боком пробиралась к алтарю.

Видимо, в ее сознании для того, кто примет причастие первым, заготовлен какой-нибудь небесный приз.

«Что ж, она скоро узнает», – подумала я.

Две оставшиеся Грации, Харкурт и Уиллоуби, дышали ей в спину.

Я замедлила картинку. Не хочу упустить ни одной детали.

Мне пришло в голову, что я могу остановить их движение и промотать кино в обратном порядке, как в комедии, но я быстро отказалась от этой идеи. Я могу заставить их только выйти задом из церкви и вернуться домой. То, что случилось, я изменить не могу. Я не в состоянии спасти этих женщин от неминуемой гибели.

«Все это лишь тени тех, кто жил когда-то» [26], как сказал Эбенезеру Скруджу Святочный Дух Прошлых Лет.

Я не могу изменить их участь. В моей власти только вынести уроки.

Они подошли к ограде и опустились на колени. Грейс Уиллоуби, подошедшая к алтарю последней, получила облатку из рук каноника Уайтбреда первой. Она напоказ перекрестилась. Потом наступила очередь Грейс Харкурт и наконец Энни Крей.

Хотя Энни стояла ко мне спиной, по ее поникшим плечам я поняла, что она обижена тем, что первое место на небесах несправедливо вырвано у нее из рук.

А теперь вино. Или надо называть его кровью Христовой?

Зависит от того, приемлете вы жарко обсуждаемую доктрину пресуществления святых даров: превращения ферментированного виноградного сока в священную кровь Сына Божьего.

Сама я уже сделала кое-какие выводы на эту тему.

Полгода назад, во время тяжелых испытаний и утраты веры, способом, о котором мне до сих пор стыдно вспоминать, я похитила немного причастного вина из Святого Танкреда, унесла его в свою лабораторию и подвергла предположительно священную жидкость самому тщательному анализу, известному современной органической химии. Я сравнивала жидкость и ее компоненты на разных стадиях моих экспериментов с контрольным образцом в виде обычного, то бишь неосвященного вина, позаимствованного в той же самой церкви чуть раньше.

Я записала результаты – надо сказать, неопровержимые – на последних страницах пухлого дневника дядюшки Тарквина, чтобы их обнаружили в какую-нибудь другую эпоху, когда мир будет более готов к моему потрясающему открытию.

Я заставила себя переключиться с этих исследований на Святую Милдред и неминуемую гибель трех Граций.

Поскольку этим солнечным летним днем никто не помогал канонику Уайтбреду с причастием, он сам подавал хлеб и вино, и я пришла в восхищение от того, как он ловко и аккуратно раздал облатки трем прихожанкам, перед тем как ненадолго вернуться к алтарю, чтобы вернуть дарохранительницу в табернакль и взять кубок.

Вот он, долгожданный момент. Я сделала мысленный снимок всей сцены.

Каноник Уайтбред спокойно стоит с кубком в руке лицом к трем прихожанкам, выжидательно склонившим головы.

По моей шее и вниз по рукам побежали мурашки.

Я вот-вот стану свидетельницей убийства.

Но пока непонятно, убийца – каноник Уайтбред или другой человек? Однако он явно стал инструментом, избранным жестоким Роком, чтобы отправить на тот свет трех ни о чем не подозревающих болтушек.

Неохотно, желая сохранить этот момент и одновременно стремясь увидеть продолжение, я позволила действию возобновиться.

И снова Грейс Уиллоуби оказалась первой. Она слегка откинула голову назад. Я не видела ее рот, но, судя по углу челюсти, он открылся. Она продлила себе жизнь еще на долю секунды, перекрестившись, но рука каноника мягко шевельнулась, и дело было сделано.

Он двинулся вбок и встал напротив Грейс Харкурт.

Она тоже вела себя как жертвенный ягненок. Держа смерть во рту, поднялась на ноги.

Пришел черед Энни Крей.

Почему мне так жаль эту трогательную женщину в мексиканском одеяле и глупой шляпе? Почему мне хочется подбежать к ограде и завопить: «Нет! Остановитесь! Не глотайте! Выплюньте это!» Почему мне хочется схватить ее за руку и вытащить из церкви подальше от опасности?