Алан Брэдли - В могиле не опасен суд молвы [litres]

– Вы вяжете? – спросила она.

– Нет, я – нет, – ответила я. – Но моя тетушка Фелисити – да. Она потрясающе вяжет. Обещала мне связать свитер с фарерскими узорами [35], если я найду пряжу моего любимого цвета.

– Какого? – спросила женщина.

– Павлиньего.

Она отложила вязание и начала выбираться из кресла.

– Павлиньего? – уточнила она.

– Да, – с энтузиазмом ответила я. – Это один из моих школьных цветов.

– А в какой школе вы учитесь? – скептически спросила она.

– Мисс Бодикот, – сказала я и добавила, как будто это все объясняет, – в Канаде.

Не говоря больше ни слова, она пошаркала в сторону задней комнаты, на что я и рассчитывала.

Я тут же схватила пару крючков для вязания с прилавка и сунула их в карман.

Разумеется, я легко могла заплатить за них, но я не хотела оставлять улики. Компенсирую добрыми делами в другой раз.

Женщина, чтоб ее черти побрали, вернулась через несколько секунд и вывалила с полдюжины мотков на прилавок.

– Павлиний, – гордо сказала она. – На распродаже. Могу уступить за шесть шиллингов.

Я взяла моток и тщательно его ощупала.

– О боже, – сказала я, – мне кажется, это индийский павлин. Цвет мисс Бодикот – яванский павлин. Видите ли, сама мисс Бодикот выросла в Батавии. Говорят, яванский павлин получил свой уникальный зеленый оттенок от вулканической земли.

Я изобразила жуткий косой взгляд всезнайки, который якобы должен был подтвердить смесь вымысла и фактов. И одновременно, сама себе не веря, вознесла молчаливую хвалу моей несносной кузине Ундине за то, что она без устали трещала о природе Сингапура и бывшей Малайи.

– Ну хорошо, – ответила женщина-овца, но по ее голосу было понятно, что она вовсе не рада.

Она убрала пряжу под прилавок и вернулась к своему вязанию.

– Спасибо, – громко и жизнерадостно сказала я, направляясь к выходу. – Милый магазинчик.

Я неторопливо прогулялась по улице обратно к лавке Найтингейла.

Ненадолго остановившись у окна, я незаметно в кармане согнула крючки в форме буквы Г. Когда на ощупь мне показалось, что я сделала все как надо, я достала оба крючка из кармана и приложила к замку как импровизированные плоскогубцы.

Доггер долго и тщательно учил меня искусству открывания замков. Это одно из многочисленных умений, которые он отточил в своей прежней жизни. Я бы с удовольствием поинтересовалась, где, как и почему, но я слишком хорошо воспитана. Остается только слушать и наблюдать.

Словно по волшебству в замке что-то щелкнуло и ручка легко повернулась. Бросив быстрый взгляд направо и налево, я вошла в помещение.

Не первый раз в жизни я провожу рекогносцировку в лавке гробовщика. Штука в том, чтобы найти то, что мне надо, и не попасться. Хотя это может показаться хорошей идеей, но при свете дня довольно трудно объяснить, что я делаю в обществе мертвецов.

Итак, первым делом надо определить, здесь ли труп Орландо.

Арка справа от меня вела в маленькую часовню, где лицом к пустой стене стояли стулья в несколько рядов.

Ничего. Слева сдвоенные двери, при виде которых мое сердце ускорило бег: сдвоенные двери предназначены для того, чтобы вкатывать и выкатывать то, что не может перемещаться на своих двоих.

Я легко постучала по деревянной панели просто на всякий случай – вдруг внутри кто-то есть. На этой стадии я еще могу объяснить, что я тут делаю. Ищу Хоба. Входная дверь оказалась открытой, и так далее.

Я толкнула дверь и заглянула внутрь. Вот это уже поинтереснее! Святыня, сердце империи смерти.

Две фарфоровые плиты с канавками стояли бок о бок. К сожалению, на них ничего не было. Стеклянные резервуары находились под рукой, и в них поблескивала бальзамирующая жидкость карамельного цвета, которая, как предполагается, должна сохранить здоровый цвет лица субъекта.

На стене висели хирургические инструменты из нержавеющей стали, в том числе огромный шприц с иглой величиной с хоботок доисторического москита, предназначенный для извлечения содержимого желудка.

Я подумала о покойном Орландо и о том, что мы с Доггером обнаружили в его внутренностях. Как там бишь они называются? Диатомеи! Да, диатомеи, крошечные существа, кремниевые скелеты которых помогли определить, Орландо упал в воду мертвым или живым.

Так или иначе, его трупа здесь не было. У меня снова появилось это знакомое ощущение в районе затылка: не страх, а интуитивное предчувствие.

Я вышла задом из комнаты и повернулась к двери, которая должна вести в мастерскую, где я уже была во время предыдущего визита.

Я снова вежливо постучала. Мое правило – никогда не пугать человека с молотком в руке.

Посредине мастерской, на козлах, стоял все тот же темный, прекрасно отполированный гроб. Я потрогала покрытие ногтем. Мистер Найтингейл явно приложил много усилий к этому образчику плотницкого труда. Я снова задумалась, для кого предназначен этот гроб.

В дальнем углу помещения находился стол, заваленный бумагами и письмами, вываливающимися из ящиков в хаотичном порядке.

Я сделала шаг вперед и задела стамеску, лежащую на деревянных козлах. Она со стуком упала на пол, и я застыла.

Жилье Найтингейлов, скорее всего, находится над лавкой.

Интересно, меня услышали?

Несколько секунд я неподвижно стояла, но до моего слуха доносились только удары моего собственного сердца.

На цыпочках я подошла к столу.

Судя по выцветшей сухой бумаге, эти документы были довольно старыми. Скорее всего, когда-то мистер Найтингейл начал заполнять ящики слева вверху и с годами двигался слева направо и сверху вниз.

Самые новые конверты находились в нижнем правом отделении, вываливаясь на стол. Я по очереди выдвигала ящики. В них также находились счета.

Я взяла один наугад. Трехлетней давности.

Следующий ящик преподнес сюрприз. Он доверху был заполнен программами собачьих бегов, напечатанными на дешевой бумаге. Уимблдон, арена Харрингей, стадион Саусенд, Уайт-Сити – в каждой программке карандашом были отмечены собаки, которые, видимо, должны победить. И я поняла, что эти программки покупались на деньги, заработанные на трупах.

Скачки по будням и выходным, днем и вечером, для этого требовалось много путешествий и огромное количество времени, не говоря уже о потраченных деньгах.

И внезапно я осознала, что мистер Найтингейл вовсе не ангел. И что он в большой беде.

В этот момент кое-что привлекло мой взгляд: толстый солидный том на верхней полке.

Дрожащими руками я сняла его.

На форзаце удивительно изящным почерком деловыми черными чернилами («Чернильный орех», – подумала я) было написано: Ф. Т. Найтингейл.

Первая запись в книге датировалась тринадцатым сентября тысяча девятьсот двадцать второго года и отмечала смерть младенца по имени Маргарет Роуз Коуфи.