Мэри Кубика - Не плачь

– Я давно поняла, что не справлюсь с тобой и не смогу тебя оставить. Ты представляла опасность для Эстер, опасность для меня. Я сделала все, что могла. Нашла почтенное бюро по усыновлению, и они подобрали тебе хорошую семью. Женевьева, твои приемные родители были хорошими людьми. Они могли позаботиться о тебе лучше, чем я.

– А может, ты просто не старалась, – парирует Женевьева.

– Я старалась, – шепчет Ингрид еле слышно. – Ах, как я старалась! – Потом она наклоняется вперед и дрожащими пальцами трогает жемчужный браслет на тонком запястье Женевьевы – Перл. Браслет ей мал; эластичный шнурок врезается в кожу. – Как ты нас нашла? – спрашивает Ингрид. – Ты до сих пор его хранишь? – Она говорит, обращаясь к Женевьеве, точнее, напоминая: – Я сделала его для тебя, когда ты была совсем маленькой. Ты его сохранила… – Последние слова – не вопрос. Ингрид сама сделала жемчужный браслет для Женевьевы.

Женевьева словно не слышит. Она выдергивает руку.

– Спроси лучше, как Эстер нашла меня! Да, совершенно верно. Это Эстер меня разыскала. Через Интернет. Сначала нашла, а потом захотела, чтобы меня не стало. Она предлагала заплатить мне, чтобы я уехала. Представляешь? Но, видишь ли, я не хотела уезжать. Я хотела остаться со своими родными. С тобой и с Эстер. А когда Эстер от меня отказалась, я подумала: что ж, у меня есть еще и ты. Я могу остаться с тобой. Если я буду выглядеть как Эстер, вести себя как Эстер, может быть, ты меня тоже полюбишь. Особенно после того, как Эстер уже не будет.

– Что ты сделала с Эстер?! – восклицает Ингрид.

– Увидишь. – Женевьева пожимает плечами. И приказывает Ингрид рассказывать, что было дальше: как та привезла домой пустой гроб, а соседям сказала, будто ее дочь утонула, захлебнувшись в ванне.

– Это не меняет того, что твои будущие усыновители, Женевьева, твои приемные родители были образцовыми. Я видела все документы. Во время вашей первой встречи я незаметно подглядывала. Он врач, а она учительница. Я понимала, что они лучше о тебе позаботятся. Мне казалось, что все к лучшему. Что с ними тебе будет лучше, чем со мной.

– Ты сказала, что уходишь по делу, и оставила меня с каким-то незнакомым человеком. Ты велела: «Веди себя хорошо». И ушла.

– На самом деле я не ушла, Женевьева. Я смотрела на вас в окно. Видела, как они пришли, а потом вы ушли вместе. Твоя новая мама держала тебя за руку. Она держала тебя за руку, когда вы уходили. А я… – Она неожиданно умолкает. – Я… – снова начинает она и снова осекается. Наконец она собирается с духом и тихо признается: – Я в жизни не испытывала такого облегчения. Ты ушла… и все было кончено.

– Ничего не было кончено! – Женевьева снова начинает расхаживать туда-сюда. – Ты меня бросила. Ты меня отдала. Предпочла мне Эстер – вот что ты сделала. Ты любила только Эстер. Эстер, Эстер, Эстер! А на меня тебе было наплевать.

– Не думала, что ты запомнишь, – признается Ингрид. – Ты была так мала… Я надеялась, что ты будешь счастлива.

– Я никогда не была счастлива, – отвечает Женевьева.

Я взвешиваю все за и против: удастся ли мне повалить Женевьеву? Думаю о сосудах, которые можно перерезать ножом; представляю, как кровь вытекает из внутренних органов… Если она перережет аорту или печеночную артерию, мне еще повезет. Тогда смерть наступит сразу. Если же удар придется в печень, почки или легкие, я буду медленно умирать от потери крови…

А еще я думаю о своей новой подруге Перл. О том, что мне по-прежнему хочется потрогать ее волосы, хочется держать ее за руку. Но этого я сделать не могу. Прекрасно понимаю, что никогда этого не сделаю, но в глубине души по-прежнему хочу… Хочу погладить ее по голове, взять за руку и уйти. Выйти из дома и зашагать по улице, держась за руки.

Ингрид старается отдышаться. Она дышит неровно, приступами; иногда мне кажется, что вот-вот задохнется.

Бывают секунды, когда лицо Ингрид искажается от ужаса. Ей не хватает воздуха, она не может дышать – а потом делает вдох и ненадолго успокаивается. Она кладет дрожащую руку на грудь, радуясь, что еще может дышать, напоминая себе о том, что нужно дышать.

Женевьева садится на диван рядом с Ингрид и приставляет нож к ее шее. Ингрид морщится. Женевьева отворачивает манжету на ее рубашке, и на руке Ингрид проступают серо-голубые вены. Они такие выпуклые, словно собираются отделиться от нее. Смерть от обескровливания, вот как это называется. По определению – смерть от потери крови.

Женевьева наклоняется к самому уху Ингрид и шипит:

– Сиди тихо. Иначе моя рука может дрогнуть… – Голос ее набирает силу: – Только не говори, что и ты собираешься снова от меня отказаться, как Эстер.

Я не могу сидеть сложа руки и молча наблюдать за происходящим. Ингрид хорошая, напоминаю себе я, хотя сейчас мне приходится в этом себя убеждать.

Хотя я напуган до полусмерти, стараюсь сохранять спокойствие, собранность и хладнокровие. Стараюсь держать себя в руках.

– Ты пока еще никому ничего плохого не сделала, – напоминаю я Женевьеве, хотя не знаю, правда это или нет.

В самом деле не знаю. Со стороны я, возможно, кажусь спокойным, по крайней мере относительно. Но я понимаю, что никогда уже не буду прежним. Что-то изменилось. И дело не только в Женевьеве, которую я целых сорок восемь часов считал девушкой моей мечты. Дело и не в Ингрид. Я изменился.

– Ингрид хорошая, – продолжаю я, глядя на Женевьеву. – И ты хорошая, и я, – тычу пальцем сначала в себя, а потом в нее, хотя в том, что я хороший, сильно сомневаюсь. – Ты ведь еще можешь передумать. Вряд ли тебе что-то грозит после того, что она… твоя мать… с тобой сделала, – продолжаю я и показываю на лезвие в ее руке. – Ну а это даже не оружие, а нож, просто нож. Для готовки. Понимаешь, о чем я?

Я сижу на диване рядом с Ингрид.

– Полиция уже едет сюда, – вру я. – Я обо всем догадался еще до того, как пришел, и позвонил в полицию.

Вдали и впрямь слышится завывание сирен, хотя машины едут не сюда. Я не вызывал полицию. Мог бы позвонить по пути из библиотеки, но не позвонил. Я спешил к Ингрид. – Тебе лучше сдаться, – продолжаю я, надеясь на силу своего убеждения. – Или бежать… Ты еще успеешь! Если уйдешь сейчас же, тебя не поймают. Вот деньги, – я достаю из кармана две двадцатки, больше у меня нет. Подозреваю: это гораздо больше того, что есть у нее. Сорока долларов хватит, чтобы купить билет на поезд и уехать отсюда. Смотрю в окно и вижу на окраине столб черного дыма. Пожар! Что-то горит.

Но Женевьева только смеется страшным, чудовищным смехом, который будет являться мне в кошмарах. Она переводит взгляд с меня на Ингрид и обратно.

– А еще, – быстро говорит она, – я могу прямо сейчас прикончить вас обоих! Главное – все сделать быстро. Успеть до приезда полиции. Потом я заберу твои деньги и убегу. – Она кивает на купюры у меня в руке.