Инна Булгакова - Третий пир

— А зверье? — спохватился Никита, уже подходя к калитке: собаки кружили у ног в безмолвном экстазе, предполагая вольную прогулку.

— Пусть бегают. Я не знаю, когда вернусь.

«Может, никогда», — добавил про себя, вздрогнул и левой рукой прижал к бедру сумку, черную, тонкой кожи, с длинным узким ремешком через плечо и большим внутренним карманом на молнии.

— Где ты с ней сегодня разговаривал?

— Я к вам на квартиру звонил, думал, вдруг ты…

— Где они встречались?

— В каком смысле?

— В том самом.

— А-а. Не знаю. Только не у меня.

А в вавилонском пленении под вокзалами, под старинными и сталинскими башнями, в подземельях и катакомбах — исходит душа. «Куда ж вы прете, товарищи?» — взывал пьяненький вечный странник с гармошкой наперерез мощным массам, его смяли, он умолк, прорвались товарищи в черной форме, стальные колесницы с вещичками, «Берегись!», затрепетали массы, сгинул поэт, бесчисленные тела, бесцельные стада, комсомольский простор, борьба за существование у телефонов-автоматов.

— Вэлоса, пожалуйста.

— Евгений Романович будет на фабрике в понедельник. (Фиктивная легальная служба доктора — экономический консультант.)

— А сегодня у нас что?

— Пятница, двадцать девятое.

«Не предпринимайте серьезных дел по пятницам» — стародавнее зловещее предостережение. Он выскочил из стеклянной духоты в духоту сквозную и наткнулся на Никиту.

— Мить, едем, я колеса достал!

— Ты отстанешь от меня или нет?

— Ни за что! — Никита подхватил погибающего друга под руку; будто посторонняя сила пронесла их сквозь распаленное пространство в кривой поганый закоулок, где с визгом разворачивался инвалидный «запорожец» малинового цвета. Протиснулись на заднее сиденье. — В писательский домик, значит, на Герцена, — сказал Никита.

— На Ленинский проспект, — сказал Митя.

— На Ленинский не договаривались, — инвалид плюнул в боковое окошечко. — Чего я там не видел?

— Пятерку увидишь, — пообещал Никита.

— Шалишь! Десятку.

— Ладно, жми.

Условное Садовое кольцо (а где ж тот сад? — где тот прах!), не в сад ведет дорога — в ад, и долгое странное молчание.

— А правда, Мить, чего мы там не видели?

— Черную мессу, — Митя захохотал. — Интересно, наш доктор справляет ее по пятницам?

— Я у него пока что не лечился, — медленно ответил поэт и вдруг побледнел. — Зачем мы едем?

— Убить жениха.

Подземное головокружение, тоннель, Таганка, огни, в ночи, в гулком сквознячке продолжением всеобщего безумия обернулся инвалид и заявил:

— Деньги вперед.

— Митька, ты погубишь все…

— Деньги вперед, не то высажу!

— Высаживай! — рявкнул Никита. — Немедленно!

— Друг мой, шутка. Шуточка.

Митя бросил бумажку на переднее сиденье, инвалид схватил, мотор взревел, зазиял асфальтом белый день впереди, Никита прошептал:

— Зачем мы едем?

— Необходим разговор по душам… задушевный разговор, понимаешь? — Бессвязный страстный шепот! в каких пределах блуждала душа его! как билась жизнь на краю! — Ты меня поймешь… как друг. И он тоже… «мой первый друг, мой друг бесценный…».

— Да черт с ним в конце-то концов!

— Бесценный черт, он ждет на Черной речке, где закатилось русское солнце… Не переживай, дуэли закатились, бедные рыцари и каменные гости, и Европа на закате… ну, у них там свой черт — какой-нибудь демон с опаленными крыльями, а мы народ простой… да не переживай ты, поглядим в глаза друг другу, может, мелькнет скупая мужская слеза.

— У Вэлоса мелькнет?

— Нужна слеза, без нее как-то нехорошо, не по-русски. Дам пару раз по морде — мелькнет.

— Охота тебе с дерьмом связываться!

— Вот что, друг мой дерьмовый. Вы два года держали меня за идиота…

— Да я только весной узнал, как он из Питера вернулся!

— Держали — теперь сиди и молчи. Пойдешь за мной — пристрелю.

Серая башня, серая лестница (он дернул молнию на сумке, на кармашке), последнее солнце в железобетонном подъезде — его свобода!.. (сунул руку в кармашек) раствориться без остатка в равнодушных жгучих лучах… (позвонил) уйти в ничто — продырявить мерзкую плоть и улечься рядом — друзья-покойники.

Шаги, вожделенный дверной пролом, Маргарита.

— Жека дома?

— Нету.

Митя прислонился к стене, пропадала даром, сгорала в крови грозная черная сила. В прихожую выкатились два маленьких Вэлоса.

— Где он?

— Не знаю, — улыбнулась женщина, заволновались лиловые кружева, вспыхнуло золото во рту и на груди. — Проходите, ребята. (Митя вздрогнул, оглянулся: бледный Символист за спиной.) Мы сейчас кофейку, а можно и коньячку…

— Где он может быть?

— Черт его знает. Якобы по пациентам, но — заметь, каждую пятницу! — обряжается в черный бархат… жених!.. и побежал. К какой-нибудь шлюхе, — Маргарита вдруг подмигнула. — Любовь.

— У него что, квартира для такой любви есть?

— У него все есть, — она засмеялась, засмеялись маленькие Вэлосы, как обезьянки. — Чудотворец, гад.

— Где квартира?

— А, где нечистая сила, там и Жека. Творит чудеса.

— А где у нас сейчас нечистая сила?

— Везде.

— Например?

Маргарита смотрела в упор, оценивающе и пристально, шагнула вплотную; в дорогом французском аромате, в шелесте крови в ушах мстительный шепот врезался намертво в память.

— Интересно, ты-то с ним справишься? — добавила она громко.

— В каком смысле?

— В том самом. Правда, Жека говорил, ты гений?

Итак, Маргарита играет свою роль в романе, расплачивается и забавляется, и маленькие Вэлосы запрыгали и заприседали в некоем забавном танце.

— Справлюсь, — сказал он и пошел к ступенькам.

Следом тень безмолвного дерьмового друга, вдогонку ее слова — сквозь циничный смех, сквозь невидимые слезы:

— Любовь, Митенька, ничего не поделаешь. Женщины любят золото. И мужчины тоже.

Ад следовал за ним, взвизгивал инвалидными тормозами, дожидался в прижатой к бедру сумке, взбегал по ступенькам родного дома. Пустые небеса, пустые комнаты!

Зачем меня понесло сюда? Надо ехать к сталинскому соколу. Митя сел на диван в столовой, закрыл глаза. Нет — освобождаться немедленно, покуда не задушили зверя огненные заветы, законы и заповеди, покуда не расслабили эту черную силу своим милосердием и болью, своей ложью. Неужели я не смогу? — с любопытством подумал он. — Ведь там, может быть, ничего нет! — а пальцы в ужасе и упоении нащупали парабеллум — бесценный друг, последний и единственный. Все или ничего! Только так. Но в последней пустоте, в черном ничего блеснула и спасла одна деталь, сквозь времена, бездны и судьбы посланная ему потаенным Ловчим.

Митя открыл глаза и выпрямился. На столе, на голубой скатерти, под «пурпуром царей» лежал старинной работы браслет. Очевидно, только что, когда он метался по комнатам, еще надеясь и боясь разом закончить бешеную охоту, этот старинный отблеск проник в его ад.