Инна Булгакова - Третий пир

Двух дядей пронесло мимо Петруши в «общую» комнату.

— Где жених?

— Был да весь вышел, — рука хозяина в гордом жесте на слове «грядущее».

— Куда?

— Не знаю.

— А если вспомнить?

— Люди добрые! — Бабушка склонилась в поясном поклоне. — Сема больной человек. Побойтесь Бога!

Запела было труба, но ее заглушил свист бичей.

— Как русский интеллигент, более того — как русский поэт требую официальной повестки!

— О Господи! — простонал Митя, Никита испугался.

— Семен Макарович, вы меня не узнаете?

Все члены одного Союза, более того — одной секции! Русский смех сквозь слезы.

— И все же — где жених?

— Мы говорили о любви, да, о любви. Невеста, странная, но прекрасная, вдруг встала и ушла. Здесь — тайна.

— Доктор — жених? — как недоверчив дивный детский взор. — Он страшила.

— Татьяна, уйми ребенка.

— Доктор поехал на вавилонскую башню!

— Татьяна!

— Он сказал в передней: «Теперь едем на вавилонскую башню на какой-то набережной».

— Ага! Высотка на Котельнической. Яков Маков, квартира шестьсот шестьдесят шестая. Этого паршивца там все знают. Татьяна! — «Святой Михаил» как-то между прочим распространился по золоченым стопочкам. — За диалектику?

— За что?

— За то, что, может быть, наше «зло совершает благо»?

— Это говорил сатана.

Борьба за существование, естественный отбор, золотой стандарт — вот человек и его мера: «Зло совершает благо»?

— Нет, — сказал Митя, забыв обо всем, и «Святой Михаил» огненной волной вошел в него.

Яков Маков сидел и ничего не делал, и ничего не пил, и вообще никогда не пил на своей башне в центре Москвы (бледный взгляд в окно, лучезарный, блаженный, успенский прах, масонский знак, египетские гробницы, кремации, урны, мертвые воды в государственных твердынях), звонок.

— Кто там?

— Свои.

— А именно?

— Члены Союза.

Пять замков, двое незнакомцев (Яков Маков общался с членами по партийной линии, собирая взносы и парадоксально имея репутацию «левого»).

Вопрос:

— Где жених? Ответ:

— Ничего не знаю. (Юморист — тертый орешек.)

Митя рассеянно устранил его, прошелся по пустынным респектабельным комнатам, хозяин с Никитой — неотвязные бубнящие тени, но он не помнил о них, остановился у окна… лучезарный, блаженный, масонский… мерзкое кладбище.

— Он был здесь.

— Это допрос?

— Товарищ Маков, — взмолился Никита, — вот мое удостоверение. Нам просто нужен старый друг детства Евгений Романович Вэлос.

— А зачем вам нужен старый друг вашего детства?

— Чтобы его убить.

— Остроумно! — Яков Маков повеселел. — Очень остроумно — убить детство. Шерше ля фам? Видел и скажу…

— Он шутит, — объяснил Никита. — Нам просто нужно поговорить.

— И только-то? А настроили было на трагедию. Но, разумеется, все кончится разговорами. Здесь все всегда кончается ничем.

— Не всегда! — Митя отвернулся от православного праха, от масонского ада. — На этой земле была и трагедия.

— Оптимистическая? — Яков Маков окончательно осмелел и развеселился. — Уж после нее-то точно ничего нет и не будет. Народ-богоносец принес свою ношу — сатану.

— Он принес себя в жертву. В жертву выбирается возлюбленное.

— Не смешите! Не избранный агнец, а стадо баранов пожертвовало Богом.

— Нет. Бога убили не мы, — сказал Митя и пошел вон из вавилонской башни.

Хозяин крикнул, засмеявшись:

— Не переживайте, Бога нет! И жениха вашего, должно быть, уже нет!

— Где его нет?

— На Садовой-Кудринской, тринадцать, квартира три.

Ничего нет в бледном лучезарном аду, только свист бичей, и никого не разбудит походное пенье трубы.

Между тем трое на Садовой-Кудринской — хозяин, левый и правый — находились под впечатлением («От чего лечит твой доктор?» — «Он специалист по душевным болезням». — «Возвращает утраченные души?» — «Скорее, излечивает от этой иллюзии». — «Душа — иллюзия?» — «Так легче. Ничего не болит». — «Да, но каким образом?» — «Энергия загадочного происхождения. Возможно, он использует заложенный в природе инстинкт смерти, энтропию, стремление в ничто». — «Черт возьми! Как сказали бы в свое время, сжигая доктора на аутодафе: использует силы ада». — «Отрадная картинка». — «Однако доктор нужен здесь: у него много работы». — «И невеста». — «Странная невеста. А ты его не боишься?» — «Побаиваюсь. Смерть надо полюбить больше жизни, говорит он». — «Ну и как, полюбил?» — «Нет. Пока нет»). Звонок.

— Где жених?

— Воистину странно! — воскликнул пораженный хозяин. — Входите и присоединяйтесь.

Уже предчувствуя конец, Митя вошел в предзакатную комнату.

— Но где жених? — и присутствующих перед закатом словно опалил жар бичей.

— Мы не знаем.

Он повернулся от них к дверям, хозяин закричал:

— Погодите! Да разве Вэлос жених? Тут что-то да не так! (Митя, не отрываясь, глядел на него.) Нет, он не жених, и она не невеста, а чья-то жена, с обручальным кольцом на правой руке. Может быть, ваша жена?

— Была моей.

— Ну так что же вы?

— Я не хочу жить, — ответил он себе, забыв обо всех.

— Митька, пошли!

— Погодите! Она ушла с юношей… был же еще и юноша.

— Алексей Божий человек, — процедил левый. — С Бежина Луга, что на Святой Руси. Так что не отчаивайтесь.

— Не святая и в отчаянии, — вмешался правый, — подземная, потаенная — и все-таки Русь!

— А была ли она? Или миф? Или на зеленом лугу, где Восток встречается с Западом, строится Новый Иерусалим, точнее Вавилон? Так! — левый.

— Да разве уже сказано последнее слово? Разве мы всего лишь избранный навоз для будущих братских могил на братских лугах? — правый.

— Погибающий — и все-таки избранный, — сказал Митя уже при дверях. — Только избран он не на брачный пир.

— Погодите! — хозяин налил красное вино в серебряные стаканчики. — На какой же пир избран русский народ?

— На смертный. Принять удар сатаны.

— И принял?

— И принял. И погиб.

— Вы так уверены?

«Уверен!» — хотелось сказать, но отчего-то не выговорилось.

Итак, подпольный жених уполз в подполье, покойник не состоялся, трагедия, как у нас водится, кончалась разговорами, и национальная водочка никак не превращалась в кровь. Закатные лучи на Садовом кольце (а где ж тот сад? совсем близко, наискосок, через улицу, через двенадцать лет! в полуподвале, где снимали они убогий угол в распахнутый майский сад!), Символист, инвалид, «запорожец».

— Куда теперь-то?

— Прощай, дядя. Герцен рядом.

— Аж жалко. Очень вы мне, ребята, понравились.

— Взаимно. За какой подвиг получил свою душегубку?

— Горел в танке на Орловско-Курской дуге, — и канул в закатный огонь не сгоревший дотла на Бежином Лугу русский воин, ребята побежали через улицу, где наискосок в минувшем цветущем подвале… Митя бросил на ходу: