Инна Булгакова - Третий пир

— Взаимно, Славик!

— Славик?.. Ладно. Каким образом вы его вылечили?

— Пустяки, — доктор снял очки. — Пусть это вас не заботит, вот так вот будем сидеть и разговаривать.

— О чем?

— О чем угодно, — доктор подмигнул. — За генералиссимуса, а? Занятный был человек.

— Он был страшный человек, — поправил Мстислав Матвеевич спокойно и выпил. — Именно такой и был нужен, чтоб похерить ту самую трусливую «гвардию» и больную мечту о мировой революции.

— Он там между делом и мужиков похерил, кажется.

— А вы хотите бесплатно отвязаться от международного кагала? Наполеон в свое время заплатил меньше, так ведь все дорожает. Его величие в том, что он не побоялся взять на себя роль палача.

— Да я его уважаю, уважаю, хотя слишком много мучеников тоже не дело, рождается обратный эффект.

— Вы правы, возрождается нация.

— Подходящая нация, это да.

— Подходящая для чего?

— Для всего. Вы лично из его рук получали премии?

— Дважды. Незабываемые минуты. Я, материалист, ощущал прилив энергии сверхчувственной. Но не оправдал, оказался недостоин, писал всякую муру. И вот теперь, на старости лет, взявшись за дело, переживаю иногда то самое ощущение.

— Экзема? — Вэлос кивнул на руки Мстислава Матвеевича в черных, тонкой кожи перчатках.

— По-видимому. Мелкая красная сыпь по всему телу. Оригинальность в том, что высыпает только при его появлении, понимаете? Сочиняю батальную сцену, казалось бы, ужасы войны — ничего подобного, здоров. Но стоит вообразить…

— Не волнуйтесь, не вы первый, аналогичный случай известен в истории. Вот так вот человек здоров, бешено деятелен, призраком бродит по Европе, а стоит взяться за сочинение (обратите внимание, именно сочинение определенной вещи, про все остальное пиши — не хочу!), стоит взяться — экзема.

— Кто такой?

— Карл Маркс с «Капиталом». Так и умер не окончив.

Мстислав Матвеевич был явно шокирован.

— Маркс? Вы уверены?

— Я понимаю, что вы предпочли бы соотечественника, но — симптомы зафиксированы.

— А как же Энгельс? Он же продолжил?

— С того как с гуся вода. Человек своеобразен. Да если б кожное раздражение мучило каждого, кто писал об Иосифе Виссарионовиче, интеллигенция вся исчесалась бы. И не только советская — мировая.

— Так в чем же дело?

— Будь мы с вами мистиками, мы б могли вообразить, что его дух требует покоя (в сталинском крутом стиле — насылая на вас болезнь). Однако здравый смысл подсказывает: вы трепещете, потому что в глубине души не уверены в том, перед кем преклоняетесь.

— Я уверен.

— Очень хорошо. Эту уверенность мы и укрепим. Снимите перчатки. Снимите, снимите… Ну?

— Я поражен.

— Это только начало. Придется провести месячный курс и время от времени возобновлять — по мере продвижения эпопеи к концу. Где-то два с половиной тома, так? — Вэлос надел очки, подумал, достал записную книжечку из внутреннего кармана пиджака, вырвал листок и небрежным росчерком паркера вывел несколько цифр. — Вас устроит?

— Вообще-то…

— Общение с вождем стоит не дешево. Часть отдадите с аванса, а основная расплата будет после публикации. Диктуйте адрес… Страстной бульвар? Удачно, в центре. Завтра в три. И усвойте главное: жизнь прекрасна.

Однако грек грабитель, темная личность, но какой доктор! Какой коньячок, смугло светится, мягкий, нежный, из знаменитой французской провинции, речная долина лежит под солнцем, ленивая волна лижет песчаный плес, бархатные бабочки колобродят, ветерок запутался в отзывчивом женском смехе, и пышные спелые гроздья…

— Мстислав Матвеевич, — послышался деревянный голос из октябрьского могильного дня, слякотью струящегося по стеклам. — Вы помните, что через час партком?

И Мстислав Матвеевич мгновенно мобилизовался, отозвавшись с враз накалившейся интонацией:

— Все помню.

Заседание тут же за стенкой: в какой-то подсознательной прострации дубовый разливанный зал можно счесть предчувствием парткома. А грек, маленький мерзавец, уже зовет Якова Макова с черным кейсом «присесть» (у Мстислава Матвеевича зачесались руки), на что тот отвечал с достоинством: «Я не пью». — «А мы с кладбища», — пожаловался доктор. «Кого проводили?» Яков Маков сразу сел, оживился, вопросительно взглянул на коллегу. «Товарищ Вэлос — товарищ Маков», — процедил тот (какого черта? или у доктора не хватает клиентуры? Закордонные грезы умчались вдаль — туда, где на горизонте розовел феодальный замок; началась привычная борьба, осложненная национальным фактором). «Невосполнимая утрата — сокрушался Маков, услыхавши про Рюриковича. — Правда, я слышал, он ударился…» — «Ударился, — процедил Мстислав Матвеевич нехотя, подбирая слова. — В богоискательство». (Мстислав Матвеевич и Яков Маков подозревали друг друга в работе на лубянский департамент, взаимно заблуждаясь: работал третий — за соседним столиком, над котлетой, в ожидании того же парткома.) «Все чин чином, — калякал доктор, Яков Маков жадно внимал и кивал. — Венки были от кино, от Академии художеств, циркачей, фабрики „Большевичка“, от Моссовета…» — «А меня никто не предупредил! Правда, я ночью только вернулся из командировки». — «Во Францию», — вставил Мстислав Матвеевич энергично. «Был, был из Союза — золотыми буковками по черному полю, цветы правда искусственные, но октябрь уж наступил, уж роща, можно сказать, отряхает… семья разорилась на розы, усопший — кстати, абсолютно трезвый, показания экспертизы — изящно задрапирован белым кружевом». — «Значит, была экспертиза?» — «А как же! А вдруг это не он? Известны случаи. Император Александр Павлович…» — «У нас — не может быть, — ядовито возразил Яков Маков, покосившись на Мстислава Матвеевича. — У нас органы работают как часы». — «Точно, — подтвердил собрат по перу. — Что б мы без них делали?» (Театр абсурда в действии: собратья стремятся «уесть» друг друга эзоповской иронией, за которую — устную — уже почти не сажают.) — «Валюту делали б, — сказал непонятно Вэлос, игнорируя товарища с котлетой. — Нелегкое дело. Как там во Франции-то?» — «Да так, ничего особенного». — «Почем девочки-то?» — «Не интересуюсь». — «Серьезно? В прошлый сезон брали по двести пятьдесят франков. За час». — «Сколько на наши деньги?» — заинтересовался Мстислав Матвеевич. «По официальному курсу — десятка». — «Скажите! Недорого». — «Наш официальный курс…» — начал Вэлос с приятной улыбкой, но Мстислав Матвеевич перебил: «Доктор! Я тут на минутку, приспичило… вы не хотите?» — «Спасибо, обойдусь». — «Все равно привстаньте, объясню на всякий случай, может, пригодится… вот сюда, видите, винтовая лестница… (Мстислав Матвеевич зашептал.) Будьте с ним поосторожнее». — «А что, он голубой?» — «Хуже». — «Содомит или некрофил?» — «У его „товарищей“ шуточки не пройдут». — «Схвачено!» — Вэлос хохотнул, блеснули в очечках загоревшиеся на столиках лампы под розовыми колпачками, вернулся, сел — Яков Маков напротив, прижимая к груди «дипломат» с повесткой дня, глаза цвета хаки, тонкие губы, шепот, робкое дыхание. «Вы доктор? Лечили Шубина-Закрайского? От чего?» — «От импотенции», — соврал Вэлос потихоньку. «У него ж дети: мальчик и девочка». — «Так ведь вылечил». — «Каким образом?» — «Хотите узнать?» — «Вообще-то интересно». «Еще бы! Но интерес влетит в копеечку». — «Сколько?» — «Пятьдесят за сеанс. Люблю классику. Вы ведь юморист-сатирик? Передача по ящику „От великого до смешного…“» — «Сколько сеансов?» — «До свадьбы заживет». — «Я согласен, — сказал Яков Маков медленно. — Руки Мстислава, сознайтесь — вы?» — «Я. Где живете?.. А, высотка, „Иллюзион“. Ну, ждите. Завтра в пять». — «А с Мстиславом Матвеевичем вы давно знакомы?» — «С похорон». — «Он там по службе. Еще со сталинских премий… совмещает». — «Подлец. Как он пролез в писательские сферы?» — «В этих сферах, — Яков Маков обвел глазами оживляющийся к вечеру дубовый зал, — каждый второй (и уж совсем беззвучно) и в каждый столик вмонтировано!» («Обычная мания преследования, — поставил мысленный диагноз Вэлос, — затормаживающая половые функции. А человек полезный, хороший человек».) Вэлос снял очки и сказал проникновенно, благо соседний товарищ доел котлету и удалился: «Не вмонтировано. Нету ничего. Не-ту. Говорите свободно, но лояльно. Почему бы вам не сменить климат?» — «Потому что я люблю родину, — отрезал Яков Маков с сарказмом, — и она меня любит». — «Какую родину?» — «Эх! — сказал, подойдя, Мстислав Матвеевич, — партком! А то б загудели на всю ночь».