Олег Финько - Живой смерти не ищет [Роман]

— Ступай по переулку, выйдешь на Байкальскую. Кликни Степана Беспалого. Из местных на лошади с тобой никто не поедет, слово даю. А Беспалый на Олёкме промышляет. У него оттуда и нарта с собачками. Домчит как в первом классе, только успевай раскошеливаться. Ну, теперь разбегаемся, пойду за твое здоровье бензобак дурью залью, — похлопал он себя по животу.

Беспалый и впрямь согласился.

— Поедем сегодня к вечеру, как подморозит чуток. Кроме денег, принесешь бутылку спирту, а для опохмелки красненького; без этого разговора не будет.

К вечеру, когда лужи прихватило хрустящим ледком, Дигаев спустился к сходне, скользя по плотной, застывшей корке старого снега, обмякшего днем от оттепели. По громкому повизгиванию собак отыскал заветерок — местечко на склоне горы, куда не добирался ветер. Беспалый, сидя на корточках возле перевернутой нарты, крепил сыромятным ремешком стойку.

— Пришел все-таки, а я подумал было, испугаешься. Кроме нас-то с тобой, сегодня дурных переправляться нема. Принес то, о чем договаривались? Расчет вперед, а то утонешь еще, чего доброго, так считай, что я задарма туда и обратно смотался.

— Ну и шуточки у вас здесь, с души воротит, — хмуро ответил Дигаев и, протянув бутылки и несколько хрустящих бумажек, добавил: — Как договаривались.

— Новенькие, — потеребил деньги пальцами Беспалый, — уж не сам ли печатаешь?

— Был бы станок, Степан, я бы тебе их нашлепал за милую душу, а так каторжным трудом зарабатывать приходится, с потом и кровью…

Степан поглядел сквозь бутылки на свет и обрадованно отметил:

— Опять недолив на пару пальцев. Вот сука, это, наверное, Катька из продмага отливает, мужики уже давно замечают такое дело. Быть ей битой, быть, — с уверенностью сказал Беспалый и, ударом ладони в донышко выбив пробку, сделал длинный глоток спирта из горлышка. Потом он заткнул бутылку в зеленую брезентовую сумку из-под противогаза. Уловив взгляд Дигаева, пояснил: — Ты не думай, я не алкаш какой. В году больше двух раз пить не приходится, я ведь охотник, нашему брату, если запить, так это верная погибель. У меня вчера братка в Лене утонул. — Он помолчал. — Последнюю ездку за Лену решил сделать и ухнул в полынь. Жалко братку, вот я сейчас и помяну его душу грешную.

— Да ты погоди, ты постой, — заволновался Дигаев, — как же так, у тебя вчера брат при переправе утонул, а ты сегодня сам со мной через Лену собираешься? Может быть, не стоит рисковать? В уме все это не укладывается.

— Как не стоит? Раз ты меня побеспокоил в такую пору, значит, тебе очень нужно. Выручу, паря. Да не переживай, я ведь не только из-за тебя на ту сторону еду, там у меня маманя живет, нужно к завтрему ее на похороны доставить. А братку все равно не вчера, так через полгода бог бы прибрал. У него туберкулез, потому и в армию не взяли, дали дома помереть.

Он крикнул собак, и те поднялись, потягиваясь.

— Значит, так, паря, — давал последние инструкции Беспалый, — если собачки в полынь уйдут, то ты на лед переваливайся, но нарты не упускай, мы с тобой собачек из воды вытянем. А если так случится, что сам в воде окажешься, не тужи и опять-таки нарту не бросай, тут уж собачки постараются, они у меня с понятием, не дадут пропасть. А вообще не дергайся, сиди себе спокойно. Ну, все готово, поехали.

Он гикнул, и собаки, вначале вроде бы нехотя, а потом, все больше увлекаясь, потянули нарты с ездоками вниз, на лед. На самом берегу рыхлый, весенний рассыпчатый лед-метик сдерживал движение, и Беспалый, соскочив с нарты, бежал рядом, помогая упряжке.

— Поть, поть, — орал он с упоением.

Упряжка выскочила на лед и, объезжая полыньи и подозрительно темные места, оставляя за собой узкий след-змейку, устремилась в глубину бесконечной речной шири.

Беспалый пристроился впереди и, вытянув из сумки бутылку, сделал еще глоток.

— Желаешь выпить? — предложил он на этот раз и Дигаеву.

Дигаев сморщился, припомнив туберкулезного брата Беспалого, и, не желая пить адскую жидкость, не закусывая и тем более не запивая, отказался.

— Нет, чего-то не хочется.

— Ну как знаешь, вольному воля. А братку помянуть не грех, хорошим человеком был, он у меня в Булунском округе комсомолом заправлял. Понял, какой пост человек занимал, да? То-то же. Один из всей нашей семьи получил образование, на учителя выучился. Во дела, да? У нас в роду все крестьяне и охотнички, а он в учителя подался. Башковитый был. Мать им гордилась, спасу нет. Приехала к нему в гости, по улице идут, а перед ним, сопляком, и старый и малый шапку ломают — сам учитель идет. Вот какое уважение! Он когда в отпуск домой приехал, так я его первые дни стеснялся, ей-богу, младшего братку стеснялся! Мать наговорила, да и сам с усам, понимаю: учитель!

А потом ничего уже, по-родственному. Он ведь такой же остался — душевный.

Беспалый перегнулся, на лету нарты подчерпнул ладошкой, сложенной ковшиком, снежицы — воды от растаявшего на льду снега, — и громко, с наслаждением выхлюпал ее.

— Я, паря, знаешь ли, не люблю разной там выпивки, у нас в семье сроду никто не пил. Вот чай — это другое дело, чаю с вареньем я могу и полсамовара выхлебать. У меня мамаша любит приговаривать: чай не пил, какая сила!

В тон ему Дигаев продолжил:

— Чай попил, совсем ослаб.

— Нет, это так шуткуют, а по правде, когда вернешься с путика в займище, только чаем и отогреешься от мороза.

Нарта подскочила на колдобине, рванулась из-под Дигаева, и тот едва удержался на ней, вцепившись в боковину белыми от напряжения пальцами. Собаки, бешено загребая лапами, тянули вверх нарту, съезжающую в полынью, и Дигаев непроизвольно замычал от страха, по это не помешало ему отметить, какими глубокими порезами въелась ременная упряжь в тощие собачьи тела, напрягшиеся в непосильной работе.

— Поть-поть! — подбадривал их Беспалый, соскочив с нарт и подсобляя псам. — Ты чего это так побледнел? — удивился он, глянув на Дигаева. — Потри лицо снегом, а то еще замрешь, чего доброго, возись тогда с тобой. Слабоват ты, оказывается, паря, чую, не наших, не крестьянских кровей.

— Ранение сказывается, — соврал Дигаев. — Воевать — это тебе не в охотничьей избе в носу ковырять, — съязвил он.

Но Беспалый оспаривать его злую шутку не стал:

— Верно, нелегко еще нашим война дается. Но после Сталинграда ничего не страшно, теперь погоним немца до Берлина прямым ходом. Я вот, думаешь, чего сейчас здесь, а не в тайге? Под призыв попал. После похорон собираюсь в войска, вот так.

— Да какой из тебя вояка? — мстил Дигаев за недавний упрек в трусости. — Ты ведь и шага воинского не осилишь.

— Это ничего. Зато я в снайпера сразу подамся, мне это дело привычно. Нашлепаю их, как белок на промысле, пускай знают, как к нам приставать.