Эуджен Кирович - Дурная кровь

– А такое возможно?

– Конечно. То, что мы называем памятью, не видеокамера, которая фиксирует все происходящее вокруг нас, а потом сохраняет полученную информацию в неизменном виде. По ходу записи происходят искажения. Со временем наше восприятие различных вещей меняется, что и приводит к искажениям памяти. Исследования доказывают, что около восьмидесяти процентов наших воспоминаний в большей или меньшей степени фальшивые.

– А то ужасное происшествие имеет отношение к женщине?

– Да. С этой женщиной он и мистер Хэйл познакомились в Париже летом, после окончания университета. Ее звали Симона Дюшан, и она пропала осенью семьдесят шестого года.

– Что ж, в таком случае, возможно, я смогу вам помочь, доктор Кобб. У меня есть серьезные основания полагать, что незадолго до получения диплома Флейшер был виновен в одном ужасном деянии. Вот только Эйб его прикрыл. Если не ошибаюсь, это было как-то связано с наследством Флейшера. Возможно, в Париже Эйб снова его прикрыл.

Элизабет сидела очень прямо, даже не касалась спиной спинки кресла. Она какое-то время смотрела в пустоту, потом встала и подошла к буфету. Выдвинула верхнюю полку, поискала немного и достала фотографию. Потом вернулась и без слов передала фотографию мне.

Фотография была нечеткая, видимо, сделана на дешевый «Полароид», и цвета были неестественными, но я смог узнать в молодой женщине с фигурой богини мою хозяйку. Она стояла под руку с высоким худощавым молодым человеком в джинсах и черной рубашке. Он показывал в камеру знак мира и улыбался. Они стояли на фоне высокого розового куста, а вдалеке я разглядел что-то похожее на церковный шпиль. Я посмотрел на обратную сторону снимка. В нижнем левом углу стояла дата: «14 июня 1976».

– В этот год мистер Флейшер и мистер Хэйл окончили колледж, – заметил я.

Элизабет кивнула:

– Это единственная фотография, на которой мы вместе. И до вас я никому ее не показывала.

– Простите, миссис Грегори, но у вас были отношения с мистером Хэйлом? Мистер Флейшер что-то такое говорил, но, насколько я понял, он был не очень хорошо информирован о деталях.

– Он был очень хорошо информирован обо всем, уж поверьте. Достаточно, чтобы нас шантажировать. Так это и случилось…

Она откинулась в кресле и закрыла глаза, словно так ей было легче поделиться со мной своей историей.

– Я познакомилась с Эйбом, когда он после окончания второго курса проходил практику в моем бюро переводов. Он был удивительно интеллигентный, стеснительный и очень красивый. Для своего возраста Эйб был невероятно начитан. Он был намного одареннее других студентов, его просто нельзя было не заметить. А теперь вы говорите мне, что он был психически ненормальным. При всем уважении, доктор Кобб, я так не думаю. Эйб, которого я знала, был самым добрым человеком в этом мире.

Как-то мы разговорились, и я спросила Эйба, не хочет ли он заняться научной деятельностью. Он признался, что это его заветная мечта. Я стала для него кем-то вроде наставницы, никаких других намерений на его счет у меня не было.

Так все продолжалось до конца года. В то лето он лишился стипендии и несколько месяцев был очень подавлен. Ему трудно было сосредоточиться, он забросил свои исследования, а под конец и вовсе перестал выходить из дома.

– А вы не считаете, миссис Грегори, что то состояние, которое вы сейчас описываете, могло быть началом его болезни?

– Нет, я так не думаю. Несмотря на свою хроническую печаль, он был абсолютно здравомыслящим человеком. Он не ладил с отцом, его мать умерла, когда он был еще ребенком, и он был в ужасе от того, что не сможет найти работу и будет вынужден вернуться в родной город, где всегда чувствовал себя чужаком. На экзамене он показал просто катастрофический результат и, как я уже сказала, лишился стипендии.

На лето я снова устроила его на работу в свою компанию. Отпуск я тогда не взяла, и виделись мы очень часто. Тогда и начались наши отношения. Не поймите меня неправильно – я не испытывала к нему жалости, я просто-напросто влюбилась. Думаю, я влюбилась в него еще в день нашего знакомства. Я была замужем, но только потому, что не признавала разводов. Мой муж Мэтт жил в Нью-Йорке, и мы почти не виделись. Он был известным женолюбом и мечтал, что станет новым Артуром Миллером, но в результате, как все алкоголики, превратился в банального пьяницу.

Элизабет встала и широко открыла окно. В комнату ворвалась волна холодного воздуха.

– С тех пор как я сюда переехала, я каждую весну планировала построить бассейн и еще много чего, – сказала она и, вернувшись к кофейному столику, снова села в кресло. – И каждую осень понимала, что так ничего и не сделала. С возрастом время приобретает совершенно другое измерение. Вы, полагаю, многое знаете об относительности того, что мы называем часами, сутками и годами?

В любом случае у меня нет желания вдаваться в подробности наших с Эйбом отношений, потому что они не связаны с предметом нашего разговора. Скажу лишь, что до нашего знакомства я даже не представляла, что на свете бывают такие прекрасные молодые люди. Все, кого мы ненавидим, похожи друг на друга, но те, кого мы любим, уникальны по-своему.

До замужества я даже с парнями не встречалась. Мои мужчины – это отец, которого я обожала и который умер, когда мне исполнился двадцать один год, и мой муж, Мэтт, высокомерный, бессердечный циник, которого я тем не менее любила несколько лет. Эйб не был похож ни на кого из них. В нем не было ни силы, которую я чувствовала в своем отце, ни огромного таланта, который мой муж позднее утопил в алкоголе. В нем я нашла нечто другое: какую-то почти неземную нежность, ангельскую доброту и деликатность, на которую, как я полагала до нашего знакомства, способны только женщины.

А потом случились две вещи. Эйб познакомился с Флейшером, который поселился с ним в одном доме. И однажды ночью мой муж застал нас вдвоем. Наши отношения были разрушены.

Элизабет не сделала ни единого жеста, даже ее тон был ровным, почти монотонным. Я, еще когда она открыла мне дверь, обратил внимание на ее зрачки и решил, что она сидит на каких-то таблетках.

– В ту ночь я впервые попросила Эйба остаться. Мы тогда пришли ко мне, чтобы я переоделась перед поездкой в мотель, и я вдруг подумала: почему мы это делаем, если весь дом, мой дом, в нашем распоряжении? Соседи через улицу уехали на выходные, так что никто не мог нас увидеть. Я тогда жила в Порт-Хертфорде. Это была самая неудачная идея, которая когда-либо приходила мне в голову.

У Мэтта был свой ключ, и мы даже не услышали, как он вошел. Он поднялся в спальню и увидел нас спящих в кровати. Он не стал нас будить, просто оставил в гостиной записку, в которой написал, что остановился в ближайшем мотеле. На следующий день он позвонил и попросил меня прийти.