Анна Малышева - Бессмертный грех

Гоша, потирая ушибленное плечо, обиженно пробормотал:

— Ты совсем озверел.

— Прости, милый, — смутился Василий. — Не сдержался.

— Думать надо, прежде чем бить.

— Не уверен, — покачал головой Василий. — Нас в ОМОНе учили наоборот.

— В ОМОНе вообще думать запрещено.

— А где нашлась-то?

— Звонил Леонид, а ему звонил наш любовник номер два, который каратист. Она оставила ему в почтовом ящике записку. И сегодня в пять вечера ему назначена встреча на Чистых прудах. Усек?

— А как же мой план? — жалобно захныкал Василий. — Мой прекрасный план.

— Отменяй, — злорадно посоветовал Гоша. — Какой смысл лезть в чужие квартиры, когда девушка сама явится в назначенное место?

— А если не явится? Если записка — это обманный трюк?

— Делай что хочешь, — махнул рукой Гоша. — Только к четырем чтобы был на Чистопрудном бульваре.

— Само собой. Только мне срочно нужна эта записка, понял? Срочно!

— Зачем? — удивился Гоша.

— Хочу замутить небольшой аттракцион. Не возражаете, гражданин следователь?

— Только если в рамках закона, — недовольно пробурчал Гоша.

…Удостоверившись, что Шелест плотно занят в редакции, Василий отправился к нему домой, прихватив Леонида и стажера Мишу, а также набор универсальных отмычек.

Замки оказался несложными, и, повозившись с ними чуть более трех минут, оперативники зашли в квартиру.

Стажер Миша, переступив через порог и оглядевшись, залился гомерическим смехом и долго не мог остановиться. Что касается Василия и Леонида, то они, напротив, мрачно топтались в прихожей и обменивались недоуменными взглядами. Квартира выглядела чудовищно. Мало того, что вещи были выворочены из всех шкафов, а посуда перебита, так еще и стены были залиты чернилами, а под ногами хлюпало что-то липкое, похожее на сгущенку.

Первым обрел дар речи Миша:

— Здесь не хватает таких табличек, как в метро на дверях поездов: «Не прислоняться». Товарищ капитан, а что бы вы сделали, если бы с вашей квартирой учудили такое?

— Убил бы на фиг, — лаконично ответил Василий.

— Интересно, почему Шелест не прибрался в доме? Или он еще не видел этого великолепия?

— Убрался? — Леонид поежился. — Здесь не убираться, здесь ремонт надо делать. Вась, нормальные люди так себя не ведут.

— Ты думаешь, это все устроила Лариса? — Василий почесал в затылке. — Но зачем. В любом случае надо посоветовать Пожарскому замки сменить. А то она и его квартиру разнесет. Девушка, по всему видно, буйная.

— А я не уверен, что это она, — засомневался Леонид.

— Я тоже не уверен. Ладно, мальчики, раз уж зашли в гости, то давайте поковыряемся здесь. Вдруг найдем что-нибудь интересное? Опять же — о хозяине этой уютной квартиры надо составить представление. И… — Старший оперуполномоченный вдруг хитро улыбнулся. — Может, и нам устроить какую-нибудь провокацию. А то все развлекаются, а мы, как дураки, ведем себя прилично. Напишем, например, на зеркале губной помадой нечто зловещее.

— Я даже знаю — что именно, — гаденьким голосом поддакнул Леонид. — Напиши: «Здесь был Вася». Хозяина квартиры, когда он прочтет, наверняка хватит удар от ужаса.

— Правильно, — кивнул Василий. — Губной помады ни у кого нет?

Леонид жеманно махнул на старшего оперуполномоченного рукой:

— Свою надо иметь, товарищ начальник. Дурацкая манера все время стрелять у меня то помаду, то пудреницу.

— Жаль, — вздохнул Василий, — а то бы я отметился.

Они сильны только тем, что она их боится. Вернее, боялась. На этом страхе и держалась вся их власть. И на том, что они знали ее секреты. А точнее, на том, что она не хотела, чтобы ее секреты узнал еще кто-то. Теперь у нее нет секретов, а значит, и бояться ей нечего.

Страх нельзя копить в себе, нельзя идти у него на поводу, а то он разрастется, как опухоль, и сожрет тебя. А избавиться от страха можно только радикальным путем, не церемонясь ни с ним, ни с собой. Жалеть себя нельзя, вот что. Боишься летать на самолетах? Летай как можно чаще, поселись в самолете на месяц, устройся работать стюардессой. Боишься собак? Поезжай в питомник, потолкайся там среди кавказских овчарок. Боишься ходить по темным улицам? Заставь себя совершать прогулки каждый вечер по окрестным пустырям. Страх не дурак, он такого обращения не потерпит и найдет себе другую жертву.

Вот и сейчас Лариса все делала как бы во вред себе. Раньше она панически боялась, что Крысь или Верка все расскажут мужу. Следовательно, надо самой все рассказать мужу. Вот так просто. И бояться будет уже нечего.

Крысь все не шел и не шел, а Ларисе так не хотелось сейчас оставаться одной. Тем более что, едва она переступила порог его квартиры, на нее навалилась страшная тоска, Лариса даже поплакала, забравшись в его любимое кресло. Наконец, когда за окнами уже стемнело, она решила позвонить ему на работу.

Крысь сам взял трубку и почему-то совсем не удивился, услышав ее голос.

— Ты все еще в бегах? — спросил он. — Или вернулась под теплое крылышко мужа?

— Я у тебя, — ответила Лариса. — Мне очень плохо и страшно. Приезжай побыстрей, а?

— Тебе плохо, и поэтому ты пришла ко мне, — констатировал Крысь. — Резонно. А было бы хорошо, не пришла бы.

— Крысь, я не хочу ссориться. Наоборот.

— Ну правильно, важно же только то, чего ты хочешь. А когда я чего-то хочу, это не в счет, — мрачно проворчал он.

— Мне казалось, что ты хотел именно этого, — растерялась Лариса. — И вот я здесь, у тебя.

— Хотел. А вдруг уже не хочу? Или ты считаешь, что хотеть тебя — моя обязанность?

— Обязанность? — Лариса не верила своим ушам. — Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Не знаю, — сказал Крысь капризно. — Я еще не решил. Но в любом случае ты можешь меня дождаться. Я тебе разрешаю.

И положил трубку.

Лариса тяжело перевела дух и оглядела комнату взглядом профессионального погромщика. Все! Они ее доконали! Они все заодно. И они все объявили ей войну. Ладно, она принимает вызов, тем более что выбирать особо не из чего: либо, скуля, уползти в темный угол, либо ответить ударом на удар.

Приятно громить квартиры тех, кто сделал тебе больно; приятно поливать белые простыни черным кофе, стерильные полы — сгущенным молоком, а стены — чернилами. Любой, кто читал «Мастера и Маргариту», должен испытывать тягу именно к такому яркому и веселому проявлению своих чувств. И Лариса, закатав рукава, принялась за работу. И в ведьму превращаться не пришлось, достаточно было открыть дверь ключом, и все дела.

Но разгром — это скорее для развлечения, а главное-то заключалось в другом. Она хотела, чтобы они поняли — она больше не станет терпеть их издевательств. Теперь не они ставят условия, не они шантажируют и не они расставляют капканы. Роли поменялись, и Лариса больше не жертва и не добыча. Пусть они боятся.