Ирина Левит - Занавес, господа!

А потом Анна посмотрела ему прямо в глаза, улыбнулась и сказала:

— Поедем со мной.

Ее улыбка была ласковой и успокаивающей, а взгляд теплым и обволакивающим.

— Ты здесь живешь? — спросил Совков, когда они подъехали к панельной девятиэтажке в районе новостроек, но Анна покачала головой:

— Нет, здесь живет моя подруга. Но ты не волнуйся, никого дома нет.

Однако Совков волновался. Он не мог не волноваться, ибо все происходящее было из другой — не из его жизни, в которую он погружался с щемящей тоской и необыкновенной радостью.

Квартира была большой, но они кинулись друг к другу прямо в прихожей. А когда они переместились в большую комнату, Совков уже стоял в одних трусах, прижимая к себе обнаженную Анну. Его тело горело, его сердце рассыпалось на мелкие осколки, его голова отказывалась думать хоть о чем-то, кроме происходящего.

— Пойдем в спальню, — жарко шепнула Анна, увлекая его за собой по коридору вглубь квартиры.

А дальше был обморок. Или что-то похожее на обморок. Он не видел спальни, не видел кровати, только чувствовал, как притягиваемый телом Анны медленно падает ничком в темноту… И вдруг он услышал дикий визг. В следующую минуту в углу вспыхнул свет, обнаженная женщина — совсем не Анна — вскочила с постели, следом за ней, мотая головой, приподнялся на локте обнаженный мужчина, и оба они изумленно уставились на полулежащую Анну и обнимающую ее Совкова.

Олегу Валерьяновичу показалось, что он сейчас умрет.

Но он не умер.

Через два часа он уже лежал в своей постели, в собственном доме и мучительно старался заснуть. Но вместо сна в голову лезли мучительные мысли.

Единственный раз в жизни он отважился на грех, а получился смех. Подруга Анны, которая в последний момент передумала уезжать из дома, а, напротив, привела к себе своего приятеля, искренне смеялась над нелепой ситуацией и, более того, всячески уговаривала Совкова посмеяться тоже. Но он никак не мог. Его хватило лишь на то, чтобы поспешно одеться, дождаться на лестничной площадке Анны, поймать такси, в полном молчании довезти ее до дома и отправиться восвояси самому.

Через два дня он подал заявление об уходе из института.

Совков не любил вспоминать эту историю, но иногда она вспоминалась как-то сама собой, всегда с неприятным жжением в душе, однако сейчас все было иначе. Он смотрел на Веронику и с удивительным облегчением думал, что, наверное, тогда, семь лет назад, все вышло к лучшему, по крайней мере, это избавило его от ненужных соблазнов, разочарований, а, возможно, и крушений.

— Задумались?

Олег Валерьянович даже не заметил, как в приемной вновь появился Пилястров.

— Да так… — неопределенно протянул Совков и совершенно машинально взглянул на часы.

Сергей Борисович истолковал его взгляд по-своему.

— Я вас прошу, не тревожьтесь. Встреча состоится непременно, уверяю вас. Просто некоторые непредвиденные обстоятельства…

Его прервал телефонный звонок.

— Компания "Консиб", — пропела Вероника, затем зажала трубку рукой и быстро проговорила, обращаясь к Пилястрову: — Это они. Сейчас будут.

— Хорошо, — сказал Сергей Борисович и, обернувшись к Совкову, добавил: — У нас тут предстоит еще одно дело, так что я попрошу Георгия Александровича, чтобы он вас принял безотлагательно.

И он скрылся за дверью, на которой так же, как и на двери приемной, не было никакой таблички.

Совков вновь приготовился ждать, и вновь без какого-то сожаления, но Пилястров появился буквально через пару минут.

— Прошу, — воскликнул он с некоторой торжественностью и распахнул дверь, пропуская Олега Валерьяновича в святая святых компании "Консиб".

И тут вдруг Совков растерялся. Зачем-то принялся рыться в портфеле, где еще с вечера все лежало в образцовом порядке, потом начал искать носовой платок, хотя он всегда находился в левом кармане, затем ни с того ни с сего стал судорожно поправлять галстук, который и не думал никуда съезжать. В общем, повел себя суетливо и где-то даже глупо. Пилястров его не торопил — стоял, придерживая ногой дверь, и ободряюще улыбался. От этой улыбки у Совкова разом потеплело на сердце, и внутренний раздрай тут же сменился успокоением и уверенностью.

С этой уверенностью он шагнул в открытую дверь, оказавшись в узком коридоре, который вел к другой двери, а уже за ней…

Кабинет Кохановского Олега Валерьяновича удивил. Это была большая, похожая на пенал комната, окна которой были плотно занавешены тяжелыми темно-зелеными шторами. Свет сквозь эти шторы проникал с какой-то тусклой обреченностью, едва освещая темные стены, темную мебель и самого хозяина кабинета — крупного мужчину с каменным лицом и таким же каменным взглядом. Впрочем, взгляд этот Совкову был почти недоступен — его скрывал полумрак и расстояние, отделяющее хозяина кабинета от посетителя. Георгий Александрович сидел в торце длинного, почти во всю комнату, стола, вдоль которого выстроился, казалось, бесконечный ряд стульев. Олег Валерьянович поздоровался, Кохановский кивнул. Совков вознамерился было пройти вглубь кабинета, но тут же почувствовал прикосновение руки Пилястрова и услышал его тихий голос:

— Сюда, пожалуйста.

Сергей Борисович предупредительно пододвинул стул, и Совкову ничего не осталось, как сесть у противоположного торца стола. Это было отнюдь не самое удобное место. Олег Валерьянович вдруг вспомнил свое посещение театра на Таганке лет пятнадцать назад, куда билет он смог достать только на галерку, и весь спектакль мучался оттого, что половину действа плохо видел и скверно слышал. Однако сейчас он так же, как и тогда, был благодарен судьбе, что ему досталась хотя бы галерка.

Совков ждал первого слова — конечно, это слово должно было принадлежать Кохановскому, но произнес его Пилястров:

— Начинайте, Олег Валерьянович, Георгий Александрович вас слушает.

Кохановский едва качнул головой.

Совков никогда не считал себя особо красноречивым, но у каждого бывает свой звездный час. И этот час наступил, ужавшись в десять минут, о которых предупредил Пилястров. Конечно, Совков помнил дословно, что хотел поведать президенту "Консиба", он репетировал свою речь многократно, но действительность превзошла предположения. Он говорил убедительно, логично, вдохновенно, как может говорить человек в минуты высочайшего подъема или тогда, когда ему уже больше нечего терять.

Олег Валерьянович замолчал в ожидании естественных, на его взгляд, вопросов, но вопросы не последовали. Вместо этого Кохановский вновь качнул головой, и на его лице появилось некое подобие улыбки. Улыбка была каменной, как и само лицо, но все же это была улыбка.

И тут же оживился Пилястров. Он сгреб чертежи и расчеты, приготовленные Совковым, и устремился к противоположному концу стола, разложив их перед Кохановским. Георгий Александрович взял бумаги в руки, перебрал их по листочку, после чего вновь сложил в стопку и кивнул.