Ирина Левит - Занавес, господа!

— В каком смысле? — не понял Совков.

— Ну, как в каком? — удивилась Наташа. — С вами-то этот Кохановский как обошелся?

— А вы знаете? — удивился в свою очередь Олег Валерьянович, с недоумением подумав: откуда эта милая, но совершенно случайная девушка знает, чем все закончилось? И вдруг он почувствовал, как нехорошо стало у него на душе — тоскливо и морозно. — Да нет, Георгий Александрович, наверное, хотел, как лучше, но обстоятельства… — забормотал Совков отчего-то извиняющимся тоном, который ему самому показался совершенно неуместным. — Сначала путч, потом все так быстро стало меняться… Просто я, наверное, невезучий. Тогда мне показалось, что вот повезло в кои то веки, а все так повернулось…

— Вы это серьезно?! — Наташа остановилась, ее ярко-синие глаза блеснули изумлением. — Вы так ничего и не поняли?!

Совков тоже остановился, причем ему показалось, что его ноги пристыли к обледеневшему тротуару.

— Да этот Кохановский вас элементарно использовал. Как самого последнего… — Наташа запнулась. — … простака. Конечно, вы это сразу не сообразили. Мне тоже в голову сходу не пришло. И даже Сергей Борисович, Пилястров то есть, никак не дотумкал. Но вот Вера Николаевна… Она у нас все влет сечет. Когда вас отсняли и вы ушли, а потом мы отсняли этого Кохановского, Вера Николаевна у Пилястрова прямо спросила: "Тот изобретатель — подстава?". Сергей Борисович, конечно, глаза вытаращил, с какой, дескать, стати? А Вера Николаевна сказала: "Ваш Кохановский ничего для него делать не будет. Ему вообще на людей наплевать, это же сразу видно". Сергей Борисович принялся уверять, дескать, все не так, да не сяк, но Вера Николаевна ответила, что это, в сущности, не ее дело, у нее свое дело есть, его она и выполняет. А где-то через месяц я в одной компании встретила Веронику, ту, что была в приемной Кохановского. Оказывается, она вовсе даже и не у Кохановского, а у его заместителя секретаршей была. А у Кохановского была своя секретарша, но она в тот день то ли зуб удаляла, то ли еще какую хворобу лечила, вот Веронику в приемную и посадили. Так вот, когда мы с Вероникой через месяц встретились, она уже в "Консибе" не работала. После путча Кохановский приказал ее элементарно выпереть. И знаете, почему? Оказывается, папаша Вероники кэгэбистом при больших погонах служил. До путча, видать, это было выгодно, а после — как раз наоборот. Я бы на месте Вероники сильно разозлилась и всем им вмазала, а она вроде как ничего, помалкивала. Может, боялась, может, заплатили ей хорошо, но только всего и сказала, что про отца, да про вас.

— Да про меня-то, наверное, было совсем неинтересно, — вдруг перебил Наташу Совков, поймав себя на мысли, что вопрос его дурацкий, и задал он его с одной единственной целью — отодвинуть куда-нибудь в сторону, по возможности развеять во времени слова, которые говорила о нем Вероника. Он уже предугадывал их суть и не хотел убеждаться в правильности своих догадок. Но Наташа его неловкого порыва не поняла, заявив с истинно юношеским азартом:

— Конечно, если бы я сама в той съемке с вами не участвовала, мне было бы по барабану. Но и Вероника, с какой стати тогда мне про вас бы рассказывала? А тут компания была большая, мы друг на друга посмотрели, Вероника и вспомнила, что мы как раз познакомились, когда вас снимали в приемной. Вы ей, кстати, понравились. Она сказала: "Славный мужик, сразу видно, жаль, что таким как раз головы и дурят". Вы ведь Кохановского сколько ждали? Несколько часов? Вот, вот, Вероника говорила, что Сергей Борисович аж весь извелся. А все, оказывается, почему? Потому что Кохановский ждал, когда мы с камерой приедем. Ему, оказывается, нужно было, чтобы вы весь из себя счастливый после встречи в приемную вывалились, а там мы бы поджидали. Ну и, понятное дело, по горячим следам все ваши радости и отсняли. И, правда, здорово получилось, мы потом монтировали — это были самые классные кадры.

— Я не могу осуждать Георгия Александровича, в конце концов, он имел право, чтобы его благородные намерения… — Олег Валерьянович осекся, словно со стороны услышав свой голос и ощутив всю ничтожность этого жалкого лепета.

Наташа понимающе вздохнула. Она была девушкой доброй, но слишком молодой, чтобы сознавать глубинный смысл старого изречения "Ложь во спасение", а потому сказала с решимостью человека, считающего правдивую ясность великой добродетелью:

— Никаких благородных намерений у него и в помине не было! — отрезала она. — Этот затворник, эта голова профессора Доуэля с самого начала придумала использовать вас в рекламных целях. Вот так. Потому он и соизволил вас принять, чтобы вы от восторга захлебывались прямо в камеру!

"А Сергей Борисович, такой доброжелательный, предусмотрительный, располагающий, он что — всего лишь фантазия? А его объяснения по поводу путча, ГКЧП и непонятных перспектив — это тоже всего лишь придумка?" — хотел было воскликнуть Олег Валерьянович, но промолчал. Зато не промолчала Наташа. Она словно снежинки подхватила невысказанные вопросы Совкова и произнесла с легкой усмешкой, в которой сожаление естественно перемешалось с иронией:

— Бедолага Пилястров. Он, конечно, в этой истории оказался круглым дураком. Но, в конце концов, он помощник Кохановского. Тот его подставил, но нечего было подставляться.

… Всю ночь Олег Валерьянович не спал. Думал, вспоминал, сопоставлял. А утром все для себя решил. И от этого решения ему стало легко и… страшно. Но это был не тот страх, который он знавал все прошедшие годы. Это был не страх маленького человечка, зажатого большими обстоятельствами, — это был страх человека, сознающего, что никому другому, а только ему принадлежит выбор. И от осознания этого душа Олега Валерьяновича наполнилась удивительной легкостью.

Если бы Георгия Александровича Кохановского спросили, что способно убить его в одночасье, он бы ответил: потеря библиотеки.

Это была удивительная библиотека — пожалуй, одна из самых богатых и значительных среди всех личных библиотек. Собирать ее начал еще прапрадед Георгия Александровича, профессор филологии Московского университета, а уж потомки его (тоже профессора филологии и тоже Московского университета) не только сумели сохранить коллекцию, но и преумножили ее с истинно профессиональным знанием дела и наследственной любовью к книгам.

По нынешним временам библиотека оценивалась очень серьезными суммами, но президент компании "Консиб" совершенно не мог понять, какое отношение к книгам имеют деньги. Книги для него были бесценны.

Возможно, Георгий Александрович несколько по-иному смотрел бы на финансовую роль книг, если бы знал, что такое бедность или, по крайней мере, понятная многим его сверстникам забота "дотянуть до зарплаты". Но он ничего такого не знал — внук и сын состоятельных по советским меркам профессоров, выросший в большой квартире в центре Москвы, понятия не имел, что значит считать каждый рубль.