Ольга Чайковская - Болотные огни

- Я думал было выпустить ее на суд, - продолжал Берестов, - но она была в таком состоянии, что об этом не могло быть и речи. Но это еще не все. Оказывается, она решила идти ко мне и все рассказать, а так как была уверена, что я непременно всех тотчас расстреляю, то приготовилась к смерти. В этом уж, Пашенька, твоя заслуга. Это ты ей так меня расписал. Ну да ладно. Правда, какая-то вера в меня у нее все-таки была, она надеялась, что, рассказав мне правду, тем самым спасет тебя. Зато уж в собственной смерти была уверена. А когда рассказывала, твердила через каждые пять слов: «Он ничего не знал. Все я, одна только я». И, чтобы я лучше понял, добавила: «Я офицерская дочь, и я это сделала».

- Вот бедняга, - повторил Водовозов.

- Когда вы читали на суде это письмо, - сказал Борис, - мне казалось, что вы делаете очень опасный шаг.

- Еще бы, - спокойно ответил Денис Петрович,- но я рассуждал так: во-первых, другого выхода у меня практически нет. Во-вторых, землянку нашел, в конце концов, Павел, без него и без Маши это дело, может быть, и вовсе не было бы распутано. Суд не мог этого не учесть.

- А Морковин? - спросил Борис.

- Да, это опасность, - так же невозмутимо ответил Денис Петрович, - это всегда опасность. Сейчас он, конечно, будет тише воды, ниже травы - некоторое время, но Морковин есть Морковин.

- Это вроде профвредности, - сказал Борис.

- Нет, - медленно сказал Водовозов, - я наше дело люблю. Я люблю, когда идешь ночью по чердаку, темень, и ты знаешь, что в ней может быть смерть. Идешь весь собранный, сам себя чувствуешь! Как в мороз. Хорошо!

- А, заговорил, - откликнулся Денис Петрович. - А помнишь конные атаки?

- Еще бы мне не помнить! Ветер! Конь под тобой. .. И ты в лавине, а впереди…

- Это впереди. А позади мясо наворочено и потроха.

- Денис Петрович, - приподнимаясь на локте, сказал Водовозов, - ты, часом, не в монахи ли собрался?

- Нет, - улыбаясь ответил Берестов, - просто ц постарше. И поумней.

- Да как же нам было иначе?

- Да никак, конечно. Все было правильно. Но кроме «кони, ура, к победе!» хорошо бы помнить и о том, как выглядит поле боя после атаки. Помнишь, Борис, мы с тобою видели, как Кукушкина вела по улице спекулянтов. Вела и глядела по сторонам. И упивалась властью. Наше дело и необходимо, и благородно по целям, его нужно любить, но…

- Что «но»?

- Не следует слишком входить во вкус.

- Сложное положение, - усмехнувшись, сказал Водовозов.

- А ты думал, - ответил Берестов.

«Вот все и отошло, - говорил себе Борис, - вот все и отодвинулось куда-то. Осталась одна могила, заросшая косматой травой. Она-то на всю жизнь».

Они с Берестовым возвращались в розыск.

- Знаешь, - сказал Денис Петрович, - недавно один парень из губкома рассказал мне о ней целую историю. Он знал Леночку по фронту. Наши войска входили в один город, из которого белые уже драпанули, а госпиталь вывезти не поспели. Вернее, осталось в нем несколько солдат и два-три офицера. А Ленка была тогда при санитарном отряде, они прибыли в город первыми, чтобы подготовить место для лазарета. И вот узнаёт она, что какие-то субчики в папахах, называющие себя красноармейцами, собираются раненых кончать. Кажется, это были дезертиры, которые, в ожидании наших частей, собирались таким манером перед нами выслужиться. Примите, мол, нас в объятья, мы сами белых прикончили. Темное, пьяное зверье. Всякое бывало. А в лазарете, кроме одного врача и трех нянек, никого. И Ленка с ними - не то комиссар, не то квартирмейстер, не то охрана. Что делать?

«Ну, что же, запрет снят, - думал Борис, - теперь мы хоть поговорить о ней можем».

- И что же она удумала? - продолжал Берестов. - Собрала комсомольцев, прикинули они свои ресурсы, подсчитали и решили организовать оборону госпиталя. Все честь по чести, поставили в окно пулемет, расположились во дворе, а как те сунулись - вдарили, сперва поверх голов, а потом… Один из раненых офицеров, весь в бинтах, выполз на выстрелы, долго ничего не мог понять, а как увидел, что ребята госпиталь защищают, закричал своим: «Господа, это наши». А Ленка ему так спокойненько, так ровненько,- помнишь, как она умела, словно бы между делом: «Ваши? Нет, почему вы так подумали? Вон они - ваши -за кровью сюда лезут». Ты не думай, что ее так уж совсем больше и на свете нет.

«Память, только память, - думал Борис, - как мне этого мало!»

- Между прочим, - сказал Денис Петрович, - в Колычевском уезде стало беспокойно. Завтра на рассвете мы с тобой выезжаем туда.

Милка сидела на крыльце дома, где жил Берестов, она подставляла то ту, то другую щеку лучам осеннего солнца, и вид у нее был самый беспечный, но это был только вид. Она ждала Дохтурова.

Чтобы не слышать, как ноет сердце, она старалась себя развлекать. Рассматривала прохожих. Вот на улице рядышком идут Ряба с Нюркой и о чем-то оживленно разговаривают. Милка долго смотрела им вслед. Они теперь всегда ходят вместе, и Нюрка, как все заметили, им порядком командует и помыкает.

Подошел Сережа и сел рядом. Они часто виделись последнее время и почему-то часто ссорились. Так и теперь-некоторое время они беседовали мирно, но потом неожиданно поругались.

- Я бы уж не стал перед ними трястись и бегать на задних лапках! - запальчиво сказал Сережа.

- «Я бы уж, я бы уж», - насмешливо ответила Милка.

Это почему-то страшно возмутило Сережу.

- А что ты сделала? Ну скажи, что хорошего ты сделала? Вышла на суд: «Ах, судьи, я его любила!» Да?

Это уже взорвало Милку:

- Посмотрела бы я, как бы ты выступил, если бы тебе на улице каждый день во всех темных углах говорили, что зарежут. Если бы матери твоей грозили. Так-то все вы храбрые… Я! Я!.. Да ты и на суде-то не был, тебя по малолетству и на суд-то не пустили.

- Это подло! - закричал Сережа. - Укорять человека его физическими недостатками! Был я на суде!

Оба они вскочили.

- Не был.

- Был!

Покрасневшие, разъяренные, они не заметили, как кто-то вошел во двор и остановился, наблюдая их ссору.

Это был Дохтуров, возвращавшийся из тюрьмы. Он прислонился плечом к стене и стал ждать, что будет дальше.

- Был я на суде! - кричал Сережа. - И слышал все, что ты пищала. Много они дали, твои показания. ..

- Зато твои показания… - ехидно вставила Милка.

Сережа замер, потрясенный. Такого он не ждал. Слезами бессильного бешенства наполнились его глаза, и он, казалось, готов был закричать или броситься на землю, а Милка смотрела на него со страхом и раскаянием.

«Вы счастливы сейчас, - думал Дохтуров, - пока заняты своими ссорами. Но через минуту вы увидите меня, и придет конец вашей безмятежности. Жизнь, тяжелая, жестокая, с предательством и обманом, напомнит вам о себе. Вы станете вспоминать все ошибки свои и прегрешения, все, что довелось пережить нам в последние недели. Но ничего, пройдет время, все расставится по местам, и мы будем с удивлением вспоминать эту странную историю, когда каждого из нас заставили играть чью-то чужую роль».