Юрий Курочкин - Тобольский узелок

- Пошел?

- Пошел. Только не вышло ничего. Начальство сказало: средств на ремонт нет. Тот говорит: я дорого не возьму, потом отдадите. Нет, не согласились. Так он, печничок-то, недели через две еще раз пришел - бесплатно, говорит, сделаю, у меня, говорит, здесь родственник учится, зимой мерзнет, жалко, говорит.

- И разрешили?

- Нет, не допустили. Конференция какая-то случилась, делегатов на время поселили. Некогда, говорят, дядя, потом сделаем. Так и ушел ни с чем, печничок-то… Этак же вот на прощанье постояли, покурили. Я его спрашиваю: не состоите ли в родстве с хозяином старым, с Лександром Иванычем? - А что? - говорит.- Да с лица вроде чем-то смахиваете.- Нет, говорит, не состою. Не знаю такого. Недавно здесь, издалека приехал.

- А ты, Аким Васильевич, и старого хозяина знал? - перешел на «ты» Михеев.

- Знал,- выдохнул через ноздри дым дворник, с сожалением поглядывая на догорающую папиросу.- Дом-то его в казну забрали, а фатеру ему оставили. Выбрал себе почему-то повыше, аж на самом верху. Я в истопниках тогда ходил. Ну, и видел его, конечно, пока он в Польшу не уехал.

- Как он жил тут, чем занимался? - спросил Михеев, предлагая раскрытый портсигар.

Вежливо и осторожно вытащив папиросу крупными негнущимися пальцами, дворник повертел ее в руках и пристроил за ухо, под шапку.

- Про то не знаю. Это лучше его дружка спросить, Ивана Карлыча. Эвон дом-то наискосок, с палисадничком. Часовой мастер Иван Карлыч, так и спроси. В шахматы все играли с Лександром-то Иванычем. Мудреная игра. Сколь ни смотрел на других, одолеть премудрости не смог. Не по мне.

- Ну, что ж, спасибо, Аким Васильевич, за беседу.

- Чего уж там… Мы тоже кумекаем, что к чему. Пригодится, значит, разговор-то?

- До свидания, Аким Васильевич,- попрощался, не отвечая, Михеев.

Иван Карлович оказался дома, удержанный приступом радикулита. Покряхтывая и держась за спину, он поднялся навстречу нежданному гостю и, узнав, что того интересует, тревожно задумался, пропуская сквозь кулак узкую, клинышком, бородку.

- С Александром Ивановичем Пуйдокасом,- начал он, солидно откашлявшись,- я действительно встречался. Многие годы. Наши… э-э… магазины стояли рядом. Да и жительством недалеки были. Мой магазин, часовой, как всем известно, разграбили белые, даже побили при этом, знаете ли… Какой рекламный Бурэ пропал, вы бы видели! Весь город должен помнить - танцующая маркиза, с музыкой и четвертьчасовым боем… Впрочем, простите, отвлекся. Так вот, встречаться, не скрою, встречались. И часто. Но дружить… Как вам сказать… Нет, не дружили. Все-таки разные люди. Я не разделял его… э-э… крайних взглядов.

- Когда он уехал в Польшу?

- В двадцать четвертом. По репатриации. Как поляк. Хотя родился и вырос в России и никогда прежде в Польше не бывал. Его родители, это верно,- выходцы из Прибалтики.

- Он увез с собой в Польшу какие-нибудь… ну, ценные вещи, что ли? Ведь жить-то ему там на что-то надо было.

Часовщик хотел откинуться на спинку кресла, но закряхтел от боли, вызванной резким движением.

- Э-э… Не знаю. Не был посвящен.

- Но могли знать по рассказам?

- По рассказам… э-э… По рассказам кое-что знал. Но ведь, сами понимаете, рассказы - это… Я за них не отвечаю.

- Ну, что ж, давайте - не отвечая.

Рассказы, за которые не хотел отвечать Иван Карлович, оказались рассказами самого Александра Ивановича Пуйдокаса.

Для выправки репатриационных документов ему, конечно, пришлось предварительно побывать в Москве. Вернувшись оттуда, уже с визой и паспортом в кармане, он, собравшись в дорогу, пришел попрощаться со старым другом и, разоткровенничавшись после стаканчика-другого, хвастливо заявил, под секретом, однако, что те-перь-то он не пропадет. Зная, что провезти ценности через границу не удастся, он сумел пристроить их к багажу одного дипломата, отбывающего на родину. Взял у него расписку с правом получить по ней все добро там, в Варшаве, в министерстве иностранных дел. С тем и уехал.

Однако года через два в Омске побывала, проездом в Харбин, жена Александра Ивановича, Мария Вацлавовна. Проливая слезы, она поведала о злоключениях семьи в Панстве Польском. Надеждам Александра Ивановича на безбедную жизнь сбыться не довелось, судьба решила иначе. Дипломат, которому он доверил свои драгоценности в надежде провезти их за границу контрабандой, оказался мошенником. В министерстве, куда пришел с его распиской Пуйдокас, на нее посмотрели с улыбкой. Они сами не прочь предъявить тому пану дипломату некоторые претензии. Но, увы, он где-то в бегах, удрал в другую страну, сменив обличье и имя. Расписка написана на частном бланке пана дипломата и силы документа, увы, не имеет.

Александр Иванович от огорчения слег. Да так и не вставал больше - Мария Вацлавовна похоронила его и осталась оплакивать свою вдовью долю. Не очень еще взрослый сын попробовал стать кормильцем семьи, но в условиях жесточайшего кризиса, охватившего в те годы Польшу, приличного заработка найти так и не смог. Поехал искать счастья в другие края. В Харбине кое-как устроился шофером и был рад этому - жить, хоть бедно, можно. Вызвал к себе мать. Вот она и поехала к нему.

- Я могу все это записать с ваших слов и попросить вашу подпись? - спросил Михеев.

- Э-э… Как угодно. Но сами, понимаете, я отвечать не могу…

- За свои-то слова отвечать можете?

- За свои… э-э… могу.

Михеев наскоро записал показания. Иван Карлович вывел свою каллиграфически четкую подпись с курчавым росчерком.

- Благодарю. Будьте здоровы,- попрощался Михеев.

- Желаю и вам здравствовать,- расшаркался, держась за поясницу, Иван Карлович.

- Где ты пропадаешь? - встретили в Управлении.- Тебе срочная телеграмма.

«Что там еще?» - обеспокоенно думал Михеев, спеша по длинному коридору в указанную ему комнату. Телеграмма гласила: «Анеля Пуйдокас покончила самоубийством срочно выезжайте».

У Михеева опустились руки.

- Вот так,- встретил Михеева Патраков в своем кабинете, сумрачно складывая бумажную гармошку.- Анеля Викентьевна приказала долго жить. Мужу. А он, оказывается, тоже. Что там случилось?

Михеев рассказал.

- М-да…- вздохнул Патраков.- Досадно, конечно, что все так получилось.

- Знаю, виноват - на минуту отвлекся, и вот…- развел руками Михеев.- Но разве предусмотришь? Если человек задумал такое, то сделает. Он ведь мог просто о стенку головой - в такой ярости был. А я, что ж - готов отвечать…

- Ну, ты очень-то не терзайся,- сдержанно успокоил его Патраков. И Михеев оценил это необычное для начальника доверительное «ты».- Твоей вины тут нет. Всего не предусмотришь, это верно. Жить он, твой парашютист, будет, а что расшибся, так ведь никто его не толкал на это. С чего бы он все-таки, как думаешь?