Инна Булгакова - Крепость Ангела

— И как бы ты разработал этот сюжет?

— Ну, в общих чертах… — Степа сосредоточился. — Петр тогда же узнал от Нинки про твои манипуляции с бокалом брата и помог тебе, избавившись чужими руками от непокорного и рассчитывая в дальнейшем на твою покорность. Ну и Евгений, конечно, стоял у них поперек горла. Как тебе моя версия?

— Красива и убедительна.

— Все, Родя, можно закрывать лавочку.

— И уничтожить завещание, да, Степ? И поехать с тобой по святым местам грехи замаливать.

— Не уподобляйся своему братцу с его неуместным сарказмом! — прозвучало как угроза. — Плохо кончишь.

— Плохо, ты прав. У меня не будет ни денег, ни времени для богоугодных паломничеств. Поехали.

Могучую машину швыряло на поворотах в грязных колеях; перед глазами на лобовом стекле мотались черненький божок — амулет — на витой веревочке и цепочка с православным крестиком. Ну, Степа ото всего застраховался — и от высших сил, и от низших. «Крепко и мудро подумай, Родион!» — прозвучал суровый наказ на прощание. А когда автомобиль вихрем унесся по магистральному шоссе и я зашагал к больнице, меня вдруг как огнем прожгло: это ж мой крестик! Перепутать невозможно: индивидуальная работа по эмали, один ювелир (да, ювелир — ярый поклонник поэзии) сам лично сработал мне в подарок. Давно это было, лет пять назад, и однажды — в порыве братской любви, ну и водочка — мы с Женькой обменялись крестами. И он был на нем неделю назад на поминках… «Душно», — произнес бедный брат, уже умирая, и расстегнул верхние пуговицы рубашки: блеснула лазурь эмали и серебро цепочки…

Я стоял на обочине и растерянно смотрел вслед исчезнувшему железному вихрю. Банальный мошенник, верный претендент на место в заведении дяди Аркаши… Что за черт! Загробный такой холодок просквозил по позвоночнику… «Где ты ее прячешь?» Цепочку? Да ну, абсурд! «Где ты ее прячешь?» На самом видном месте, как в знаменитой новелле основателя жанра ужасов Аллана Эдгара По.

Еле слышный звон колокольчика. Пауза. Наверное, на дежурстве. А зачем, собственно, я пришел к доктору?.. Не помню. Эмалевый крестик в переплетении с черным божком помутил рассудок. Я затрезвонил, яростно дергая кончик проволоки… Передо мной за ржавой оградой, как из-под земли, возник мужик с окладистой бородой и в потертой фуфайке, спросил приветливо:

— Вы к доктору?

— Да.

— Он исцелением занимается. — Мужик вдруг презрительно усмехнулся. — Позвать?

— Подожду, пожалуй… — Я сделал над собой усилие — успокоиться! — сел на лавочку у калитки. Мужик не уходил.

— Он скоро, уже кончает.

— Благодарю вас, не беспокойтесь.

— Закурить не дадите?

— Да, да, пожалуйста.

Мы закурили.

— Сразу видно человека мыслящего, интеллигентного.

— А вы здесь работаете?

— Тружусь.

— Санитаром?

Он опять усмехнулся.

— Я тут по электричеству.

— Скажите, в больницу за последнее время новые пациенты поступали?

— А как же.

— И из Москвы?

— Отовсюду. Не надо говорить «пациенты». — Мужик иконописно воздел указательный палец. — Страждущие. Вы тоже?

— Что?

— Страждущий.

— Пожалуй. Я знакомый Аркадия Васильевича.

— Остерегайтесь этого старика, — многозначительно произнес незнакомец. — Он — убийца.

— Убийца? — Я вскочил, уцепился пальцами за прутья решетки, а мужик обхватил мои кулаки энергичными лапами и сжал так, что я (сам не слабый, плотник по ремеслу) понял: не оторваться, не уйти, пока не отпустит. Карие глаза напротив просветлели, вдруг засверкав золотыми монетами.

Шепот:

— Он — главный отравитель.

Спокойный голос из-за кустов:

— Люцифер, месса начинается. Как там народ без твоего электричества, подумай!

— Ангел мой на месте? — пророкотал одержимый.

— Ждет тебя.

Глаза потухли, лапы разжались, мужик сказал деловито:

— Иду на включение. — И ушел.

— Это наш сатана, — пояснил Аркадий Васильевич, отпирая калитку. — Обед никогда не пропустит.

— Кто ж его ангел?

— Медсестричка одна. Ларочка его утром писала, колоритная личность, пророчествует.

— И он у вас свободно гуляет?

— Буйные приступы случаются крайне редко и без членовредительства. Впрочем, сегодня распоряжусь проследить, уж очень возбужден.

— Он вас назвал отравителем.

— Ну как же без лекарств?

— И без травки?

— Всякое бывает. Несчастным необходимы покой и забвение. — Доктор улыбнулся грустно. — Как можно после этого поверить в милосердного Бога?

Я с любопытством взглянул на него:

— А ведь вы верите, Аркадий Васильевич. Просто боитесь, что Он вашего доверия не оправдает.

Старик промолчал. Мы прошли в желтую хижину, в комнату с кисейными занавесками и увядающими розами. Жестом пригласив меня присесть на диван, старик отпер ключиком ящик письменного стола, пошарил и протянул конверт большого формата.

— Вот завещание Марьюшки, заверенное у нотариуса.

Итак, сегодня день «последней воли» умерших. Я бегло, почти не вникая, просмотрел: «…десять гектаров… со всеми угодьями и строениями… и прочее имущество… моему внучатому племяннику Родиону Петровичу Опочинину…» Кратко, по делу, без объяснений и мотивировок.

— Там в конверте еще купчая на владение.

— Вижу. Кто ж все это подстроил, Аркадий Васильевич?

— Вам-то какая разница! Владейте себе на здоровье, заслужили.

— В каком смысле? — насторожился я.

— Вы — последний потомок старинного — с тринадцатого века, изучайте древо! — некогда блестящего боярского рода. Возрождайтесь.

— У меня нет детей. И уже не будет.

— Будут. — Старик добродушно улыбнулся. — Оба здоровы, молоды… Впрочем, поспешите, годы летят.

Я улыбнулся в ответ, встряхнул на ладони завещание.

— И все-таки признайтесь, Аркадий Васильевич, не вы ли мой тайный покровитель?

— Вы уже интересовались. — Он поглядел внимательно. — Ни вас, ни вашего кузена я раньше не знал.

— И вас удивило ее решение.

— Да, Мария была человеком трезвым и практичным.

— Ну, знаете! Последние тридцать лет ее жизни свидетельствуют о безумной экзальтации, что вы, как врач, не замечать не могли.

Старик сказал строго:

— Меланхолия (по-современному — депрессия) — не безумие. Ее состояние подавленности выражалось только в нежелании общаться с людьми. Отсюда — многолетний «затвор».

— Вы явились исключением.

— Я сам в то время лишился жены… Да, констатирую с гордостью: я один поддерживал Марьюшку в ее суровой судьбе.

— И крестница.

— О да! Редкая самоотверженность, благородная, ведь Марьюшка никогда не скрывала от нее, что в смысле наследства сироте ничего не светит. — Он искоса взглянул на меня. — По-моему, это было несправедливо.

— Да, в идеале духовные узы должны быть крепче, чем кровные.