Инна Булгакова - Крепость Ангела

— Вы ж говорили, из Москвы?

— Сюда прибыл из Москвы.

«Ближнее зарубежье» напомнило мне о Киевском вокзале. Может, махнуть… кстати, и Степку расколоть! (Я было направился к автобусной остановке.) Если в желтой хижине действительно скрывается «поджигатель костров» или шалит сам доктор, то сегодня никто не проявится. Слишком раскрылся я перед дядей Аркашей. (Господи, о чем я? О ком? Больные фантазии!) Но ведь она дала слово, что придет ночевать к нему! Нет, этого допустить нельзя, опасно — вдруг не фантазии? Я круто развернулся и направился к родным пенатам.

Небо набухло, медля пролиться дождем… Вечерело, шаги мои звонко чеканились по просохшему проселку, рождая эхо. Я останавливался — эхо смолкало — натуральная мания преследования! Меня преследует граф Калиостро из сумасшедшего дома в Опочке… который нацарапал слово «яд». (Я расхохотался, мысли путались.) «Желаю тебе остаться там навсегда!» Самое мое место. «Посадят на цепь дурака и сквозь решетку, как зверка, дразнить тебя придут». Зачем я отобрал у старухи яд? Еще не хватало поддаться жалости к самому себе, убийца… Оба друга, Петр и Степан, отнеслись к деянию (признанию) моему, так сказать философски, как будто другого и ожидать от меня нельзя. Но сегодня Степа сбесился. Он вдруг обнаружил эмалевый крестик на лобовом стекле и обвиняет меня? Но это же полная бессмыслица — так явно и грубо (и наивно) подбросить улику! Но допустим — у кого была возможность провернуть столь убойную шуточку (в духе усмешки Всеволода или Петеньки — «раздвоенное жало» оккультиста!)? Прежде всего — у меня: я уже сел на переднее сиденье, а Степа зачем-то поднимал капот. Машина была заперта, но легкий сквознячок… помню… наполовину приспущено стекло сбоку от водителя. Точно! Значит, в поле зрения входят Петр с женой — они отбыли раньше. (Например, «отвернись, дорогая, я тут в кустиках…».) Словом, нет проблем — зачем только, шутки ради?.. А вот еще один вариант. Доктор проводил Лару до флигеля, она осталась с Алиной, он вернулся в больницу один. Может, Степин автомобиль уже стоял у опушки парка (ну, время я у нее уточню).

Но зачем, Господи Боже мой?

Чтобы вычислить моего демона-покровителя (или ангела-хранителя), необходимо тонко прочувствовать логику его поступков, как мне кажется — совсем не безумных, а хладнокровно рассчитанных. Зайдем с другой стороны… Не раз заходил — без толку!.. Тыщу раз зайду, но найду! Кто мог знать о сцене в «католической» прихожей (и подстроиться) — о болиголове в бокале брата? Петр (через горничную), Наташа… наконец, сам Всеволод мог засечь мои действия. Наташа посмертно реабилитирована: она подписала тайное завещание и никак не была заинтересована в смерти богатого любовника (в ту последнюю ночь они стали любовниками). Покойник был способен отмочить любую шуточку, но не бесстрастно наблюдать, как ему подливают яд (и выпить его!). По духу он был борец и записку (ту самую, якобы предсмертную) написал, конечно, добровольно… тоже загадка. А, да что я гадаю об умерших, коли Евгений убит после! Да и новоявленный оккультист наш почти не скрывает своей причастности к преступлению. И Паоло поднимался наверх… об этом пока не надо, совсем с ума сойду.

Болиголов, черное растение над жутковатой «тройкой», — ключевой символ (и улика), связующий времена и судьбы. Доктор до сих пор балуется травками (как бы ни отрицал!) и знаком с Петром и Паоло… Петр и Павел — «апостолы» «новой веры». Материалиста, покорителя природы, подспудно всегда тянет к магии; они завербовали доброго дядю Аркашу; и теперь мне остается вступить в наследство, в нью-троицкий орден и отправиться в путешествие по святым местам. Все рассчитано, но они не приняли во внимание мою природу; до брата мне далеко, я отнюдь не борец, однако способен послать всех и вся к чертовой матери, прихватив с собою «покровителя». На прощание я сообразил сказать доктору, что до завтра уезжаю в Москву. Мы с художницей затаимся и проследим… кого? кто сюда является попугать нас (нас, не ведающих страха, подумалось с усмешкой) — старик ли, горничная, сам ли граф Калиостро? Какова цель этих явлений?

— Явлений! — повторил я вслух — и знакомый «нездешний» сквознячок холодной змейкой прополз по спине. Ну не материализацией же мертвых занимаются местные «оккультисты»! И осознал, что стою возле того самого кустика, уже безлиственного (брата болиголова с фрески), черного кустика, из которого той ночью торчала белая рука. Возле которого стоял сегодня управляющий, невнятно бормоча… А вон вековая липа пьяного Петра, а чуть дальше в сторону — осина Степы, под которой он положил труп. О чем же он бормотал?.. Никогда не испытанный трепет все сильнее проникал в душу. А если сам Евгений подвесил крестик — знак… что за знак — безумия? И всплыла фраза: «Мистерия — опыт прижизненного переживания смерти».

Бессознательно, не по своей воле словно, углубился я в полуобнаженные заросли, миновал трепещущую осинку… дальше, на кладбище… На мое кладбище (за пазухой согласно прошуршал конверт с помещичьим наследством), с моей часовней и моим склепом. И ключ при мне.

Мраморный мавзолей в полупрозрачном мраке манил, заманивал в глубь подземелья. Плесень склепа и роса в полночь — оккультные шуточки… Но кто-то действительно сдвинул урны — ритуальные принадлежности языческого погребения. Сама старуха лежит по-христиански достойно, более того, отравительница не посовестилась крестить ребенка (а от друга-атеиста сие таинство скрыла!).

Я достал из кармана ключ (есть ли слепок и у кого?). Отворил застонавшую дверь и спустился в уже гробовой мрак. Огненный язычок зажигалки слегка озарил застенок. Щелкнули бабушкины замки, услужливо подалась Митенькина крышка — мертвые на местах. А вот урны сдвинуты — нарочито, вызывающе расставлены по углам.

И не запомнил я, как очутился на поверхности (не иначе — оккультным духом выдуло). Траурное поднебесье опустилось на землю, сейчас начнется мистерия, скрюченные смуглые пальцы потянутся к яду, блеснет голубой глаз, кто-то зажжет высокий костер… И опять всплыло: «Мистерия — опыт прижизненного переживания смерти» — моя фраза, с которой начинаются записки, я сам ее сочинил, точнее, она возникла вдруг из каких-то духовных глубин, из глубины моего собственного падения. Граф Калиостро поднимался наверх — как сказал доктор — третьего сентября.

Не может быть!

Я зачем-то спустился. Огонек озарения… вот зачем! (Осознал и захохотал, хохот ударился о плиты и свернулся бесовским свитком.) Забыл закрыть старухин гроб. Ладно, не сходи с ума, готовь ловушку любезному покровителю… Но я все стоял и стоял на коленях почему-то, в полной тьме, держась руками за полированную боковину разверстого гроба.