Криста Бернут - Тогда ты молчал

Мона провела у себя в кабинете совещание в узком кругу. Присутствовали Бауэр, Фишер и она. Форстер и Шмидт еще находились на месте преступления, чтобы допросить соседей. Труп Сони Мартинес отправили в институт судебно-медицинской экспертизы. На мгновение Мона задумалась о женщине, жизнь которой закончилась так трагически. Может, ее некому будет даже оплакать. Возможно, не существовало человека, для которого она хоть что-то значила. Соне Мартинес исполнилось сорок три года, но в конце своей короткой жизни она оказалась одинокой, словно была старухой.

— Что с Робертом Мартинесом? — спросила она Бауэра.

— Он уже едет сюда, — ответил Бауэр. Лицо его было бледным — он как раз приехал с места преступления. Бауэр служил в отделе уже больше года, но все еще не привык к тому, что Бергхаммер любил называть «наши ежедневные отвратительные дела».

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спросила Мона, понимая, что честного ответа ждать не приходится. Бауэр больше не мог позволить себе никаких проявлений слабости: его положение в КРУ 1 и без того было не особенно прочным. За спиной коллеги называли его между собой «девочкой». Худшего унижения и не придумаешь, но Мона надеялась, что он узнает об этой кличке не раньше, чем наконец сможет взять себя в руки. Если это когда-нибудь произойдет.

— Все о’кей, — как и ожидалось, ответил Бауэр, игнорируя издевательскую ухмылку Фишера. Чтобы отвлечься от своего самочувствия, он листал блокнот.

— Я говорил с Мартинесом по телефону, его привезет патрульная машина. Я подумал, что будет лучше, если он сначала приедет сюда. Для опознания, в общем…

— …мало что осталось, — перебил его Фишер, формулируя суть дела со свойственной ему грубостью.

— Да, — сказала Мона. — Пошлем ткани на анализ ДНК. Все остальное, в общем, имеет мало смысла. Что сказал Мартинес?

— Он рыдал, — ответил Бауэр. — Для него это ужасно, он в отчаянии.

— И что он сказал?

— Что был с дочкой в Испании и вернулся только позавчера.

— Он не пытался связаться с женой?

— Он говорит, что звонил в дверь, но она не открыла.

— Что за глупости, — сказала Мона. — У него должны же быть свои ключи от квартиры.

Бауэр передернул плечами.

— Он, вообще-то, здесь живет? — спросила Мона. — Я думала, он испанец.

— Да, но живет в Германии уже очень давно, говорит почти без акцента, работает в компьютерной фирме.

— Ты знаешь, в какой?

Бауэр полистал свои записи:

— Ее название «Софтвер Индастриз» или как-то похоже.

— Позвони туда и поезжай на фирму. Поговори с его шефом и коллегами. Я хочу знать, что за тип этот Мартинес.

— О’кей.

— Ганс, ты останешься здесь. Мы допросим его вместе.

Пока Бауэр выходил из комнаты, Мона закурила. Это была уже четвертая сигарета за сегодня, хотя она собиралась ограничивать курение шестью сигаретами в день. Фишер тоже закурил, глядя куда-то мимо нее, как всегда, когда они оставались вдвоем. Мона знала, что Фишер не любил разговаривать с женщинами, за исключением случаев, когда он расчитывал на секс, или на любовь, или на то и другое. В противном случае он просто не находил никакой общей темы для разговора. Это не делалось специально, нет, просто по складу характера он не был способен общаться с женщинами на равных. Возможно, это мучило его самого, а возможно, он этого и не осознавал. Рядом с ним Мона иногда чувствовала себя его матерью (хотя была слишком молода для этого), понимавшей, что ее строптивый сын хочет, чтобы его просто оставили в покое. Может быть, для Фишера существовали только два типа женщин: те, от которых он чего-то хочет, и те, которые от него что-то хотят. Вторые попадали в категорию «играющих на нервах».

Поскольку поговорить с Фишером было невозможно, Мона задумалась над тем, о чем же, собственно, она будет спрашивать Мартинеса. В первую очередь, естественно, следовало установить, существовала ли какая-то связь между Плессеном, сыном Плессена и Соней Мартинес. Если ей повезет и Роберт Мартинес окажется связующим звеном, тогда, возможно, он как раз тот, кто совершил двойное убийство. Правда, мотивы пока абсолютно неизвестны, так что все эти умозаключения можно оставить при себе.

А что, если Соня Мартинес — любовница Сэма Плессена, а убийство из ревности совершил разъяренный муж в состоянии аффекта? Мона попыталась развить эту идею. Безрезультатно. Она видела фотографии живой Сони Мартинес. Симпатичная женщина, но поверить, что она с шестнадцатилетним пацаном?.. Это немыслимо.

— Когда же он приедет? — соблаговолил обратиться к ней Фишер.

— Тебе скучно? — поинтересовалась Мона.

Она положила ноги в тонких спортивных тапочках на стол и закурила еще одну сигарету. Мона наслаждалась моментом: Фишер оказался в одной из самых ненавистных для него жизненных ситуаций — наедине с женщиной, от которой он ничего не хотел.

Роберт Мартинес, к удивлению Моны, оказался светловолосым и синеглазым мужчиной. Как и рассказывал Бауэр, он свободно говорил по-немецки, чувствовался лишь легкий акцент. У него был вид горюющего, сломленного человека. В его словах не было ничего противоречивого или вызывающего сомнение. Да, ключи от квартиры у него были, но не оказалось ключа от подъезда, и ему никто не открыл. Он решил, что еще раз зайдет к ней завтра вечером, после работы. Да, он пытался дозвониться до нее, но телефон был заблокирован. Да, он беспокоился. Да, он боялся того, что может ожидать его в квартире. Да, наверное, поэтому он не попытался зайти к Соне еще раз.

Нет, он не знает Самуэля Плессена, а про его отца слышал только от Сони, которая посещала этот роковой семинар. Нет, он не чувствовал ненависти к Плессену по этой причине, это не его вина, к тому же он вообще его не знает. Нет, к Соне он тоже не испытывал ненависти, наоборот, она очень много значила для него, но он просто не мог жить с ней вместе.

— Почему? — спросила Мона.

Было уже четыре часа, все изнывали от жары, и она сделала то, что обычно называют «проветривание помещения», но что в этом районе города заслуживало совершенно иного определения. Теперь в ее кабинете воняло не только сигаретным дымом, но и расплавленной смолой и выхлопными газами. Мартинес, казалось, ничего этого не замечал. Его веки отекли, лицо было серым, несмотря на полученный на побережье Коста-Браво загар.

— Почему вы не могли больше жить с ней вместе? — повторила Мона свой вопрос.

— Это было просто невозможно.

— Почему?

— Она… она меня доконала. Меня и Сару.

— Сара — ваша дочь?

— Да, — Мартинес улыбнулся и вдруг показался Моне совсем другим человеком.

Потом он провел ладонью по лицу и снова тихо заплакал. Даже Фишер молчал при виде его глубокой тоски, казавшейся очень искренней. «Такое не сыграешь», — подумала Мона, хотя и знала, что некоторым людям это легко удается. Она вспомнила мужчину, который убил свою жену и закопал ее в саду, а потом несколько недель, устраивая по телевидению шоу «Я-скучаю-по-тебе-прошу-тебя-вернись», дурачил родственников, друзей и полицию. Неужели и Мартинес на это способен?