Марина Серова - Фата пропавшей невесты

– И количество желающих привлечь ее внимание резко увеличилось, – покивала я. – Ну и как? Кто-то добился взаимности?

– Нет. Она вела себя по-прежнему.

– И все тут же решили, что она держится так отстраненно оттого, что считает их всех ниже себя? – спросила я.

– Увы, да! А один парень высказался ей в лицо в совершенно недопустимых выражениях. Остается только поражаться ее выдержке – она и глазом не моргнула. А на следующий день, вечером, его встретили и сильно избили.

– Это не может быть совпадением? Может, его просто на гоп-стоп решили взять? – спросила я, и она посмотрела на меня так, словно я произнесла что-то на языке племени тимбукту, и мне пришлось пояснить: – Я имею в виду разбой. Ну, грабеж.

– А-а-а! Нет, у него ничего не взяли, ничего не отбили и не сломали, но разукрасили так, что он потом очень долго в синяках ходил, а напоследок сказали: «Булгаков заповедовал, что хамить не надо». После этого с ней больше вообще никто не общался. Но знаете, она от этого совсем не страдала.

– Или делала вид, что не страдает, – заметила я, думая о том, что парень-то Люсин или брат ее интимной подруги пожалуй что действительно уголовник. – Это на каком курсе было?

– В начале четвертого. Потом была региональная олимпиада по программированию, затем всероссийская, а за ней международная. И на всех Люся заняла призовые места. Вместе с ней в группу от нашего университета на международную олимпиаду входил один очень способный мальчик, который ничем, кроме учебы, не интересовался, как сейчас говорят, «ботаник». Так вот, после того как грант выделили Люсе, а не ему, у него произошел нервный срыв, и он довольно долго болел. Он был настолько уверен, что получит его, что выбор спонсоров не в его пользу стал сокрушительным ударом по его психике. Нельзя сказать, чтобы в группе его все любили. Над ним подсмеивались, но после того, что случилось, его все стали жалеть, а Люсю просто возненавидели. Конечно, помня урок, который кое-кому преподали, больше с ней никто открыто не конфликтовал, но ненависть просто в воздухе витала. Ну а потом она уехала в Стэнфорд.

– И больше ее здесь никто не видел?

– Да. Не думаю, что она сохранила в душе светлые воспоминания об учебе в нашем университете.

– То есть искать здесь ее друзей или подруг бесполезно? – все-таки уточнила я.

– Абсолютно, – уверенно заявила куратор.

Поблагодарив Краснову, я закрыла дверь – мы беседовали, стоя в ее проеме, потому что говорила-то она мне, а смотрела при этом на студентов, следя, чтобы они не списывали. Неудача, постигшая меня в университете, нисколько меня не расстроила, но добавила уверенности в том, что с ориентацией у Люси явно что-то не то – уж из десятка молодых парней можно было выбрать себе кого-нибудь, а она от всех шарахалась, как черт от ладана.

Теперь мой путь лежал в физико-математический лицей, и в глубине души теплилась надежда, что вдруг хоть там отыщется какая-нибудь Люсина близкая подруга или хотя бы сплетница, которая все обо всех знает.

По сравнению с университетом лицей выглядел как настоящий дурдом на каникулах, хотя, в общем-то, каникулы и были. Но, как оказалось, не для всех: в коридоре возле кабинета директора толпились родители с детьми, родители без детей и дети без родителей. В общем, пробиться к директору без боя было невозможно. Пришлось мне звонить Полянской.

– Лада, а директор лицея предупрежден о моем визите?

– Ему должны были позвонить из Министерства образования, а что?

Я в красках описала ей ситуацию, и она велела:

– Стой и жди, сейчас он тебя сам позовет.

Ждать пришлось минут пять, а потом дверь приоткрылась и из щели раздался хорошо поставленный – ну, за много лет работы учителем другого и быть не может – мужской голос:

– Кто здесь Иванова? Войдите!

Кроме меня, людей с такой фамилией оказалось еще двое, причем один из них – мужчина, и мы все ломанули в дверь.

– Вы тоже Иванова? – устало спросил у мужчины успевший сесть за стол насмерть замотанный директор.

– Нет, я Иванов… – начал тот, но директор оборвал его:

– Выйдите! – И, видя, что тот остался на месте, рявкнул: – Выйдите из класса! – Но тут же поправился: – Из кабинета!

Мужчина, что-то недовольно бурча себе под нос, вышел, а директор посмотрел на нас, решая, которая Иванова ему нужна, и я поняла, что пора прийти ему на помощь:

– Это насчет меня вам сейчас звонили.

– Ясно. Вы останьтесь, а вас попрошу выйти, – обратился он ко второй женщине.

– Но вы же сами… – начала она, и тут он взорвался:

– Я плохо говорю по-русски? – Женщина вышла, и он, устало посмотрев на меня, спросил: – Ну, кого вы привели?

– Я сама по себе и много времени у вас не отниму. Ваш лицей пять лет назад окончила Людмила Большакова. Мне надо поговорить с ее классной руководительницей. Все!

– Большакова? – переспросил он. – Помню ее. Очень талантливая девочка. Как она?

– Недавно из Стэнфорда вернулась.

– Не удивлен. У нее врожденные математические способности и аналитический склад ума. Удивлен, что вернулась. Впрочем, с таким дипломом ее везде с руками оторвут. Так, значит, классный руководитель. Ну, это Семенова Зоя Филипповна. Она сейчас со своим классом территорию обустраивает, там ее и ищите.

Поблагодарив директора, я вышла в коридор, где была встречена всеми как личный враг – без очереди же прорвалась! Камни мне вслед не кидали за полным их отсутствием в помещении, но бурчали слова отнюдь не лестные. Выйдя из здания, я осмотрелась, но искомой Семеновой не обнаружила. Путем опроса местного населения, то есть снующих по двору школьников, я выяснила, что под территорией подразумевались близлежащие посадки, закрепленные за лицеем. Дальше пошло легче, и минут через десять я нашла страдальцев, иначе не назовешь. Какой гений придумал обустраивать территорию в такую погоду, я не знаю, но икалось ему неслабо, потому что поминали его имя тихим незлым словом все без исключения. Это же надо было придумать: красить мокрые скамейки и по колено в грязи собирать граблями с газонов якобы мусор, а на самом деле – траву, которая легко выдиралась из на несколько недель вперед пропитанной влагой земли. К счастью, почти все школьники были в резиновых сапогах, так что промочить ноги было невозможно, а те, кто был без них, шуровали кистями на асфальте. И еще неизвестно, что было хуже.

– Кто же эту диверсию придумал? – поинтересовалась я, подходя к довольно молодой женщине в резиновых сапогах, в которые были заправлены джинсы, довольно поношенном свитере и рабочих перчатках на руках. – Кто будет виноват, если простудятся все поголовно?

– Районо, которое сейчас переименовали, а по сути, как оно было «оно», так и осталось! Только «оно» никогда виновато не бывает! – сердито ответила Семенова. – Кто тут ваш, – она кивнула в сторону школьников, – а то я вас что-то не знаю.