Марина Серова - Фата пропавшей невесты

– Нам бы поговорить где-нибудь.

– Пойдемте ко мне в класс, – ответила она.

Школа располагалась в здании еще дореволюционной постройки, и особым ремонтом там никто не озадачивался, так что выглядела она неприглядно, но мне же там не жить. В классе Александра Федоровна села по привычке за свой стол, а я, предварительно проверив на прочность стоявший возле доски стул, переставила его так, чтобы сидеть напротив.

– У Люси что-то случилось? – спросила она.

– Давайте не будем это обсуждать, скажу только, что я действую в ее интересах. Расскажите мне все, что вы о ней помните.

– Ну, появилась она у нас после зимних каникул. В дневнике – сплошь пятерки, а взгляд – как у затравленного зверька. Я ее расспрашивать начала, а она заикается. Ее мать… Имени не помню…

– Ольга Николаевна, – вставила я, и она, кивнув, продолжила:

– Так вот, она сказала, что это у девочки от перенесенной психологической травмы, но с ней работают логопед и психолог, так что речь выправится. Главное, что Люсе нужно только полгода у нас проучиться, а потом она в физико-математический лицей перейдет. Но школа-то у нас совсем не образцово-показательная, ребята в массе своей из рабочих семей, нравы самые простые, если не сказать грубые. Посмотрела я на Люсю и ее мать, а они одеты очень хорошо и дорого, у нас в школе никто так даже в старших классах не одевается. Про одежду я говорить не стала, а предупредила Ольгу Николаевну, что Люсе с ее пусть и временным дефектом речи у нас трудно будет. А еще поинтересовалась, почему девочка не могла доучиться в 65-й школе. А она мне ответила, что развелась с мужем, и сейчас они снимают квартиру практически напротив нашей школы, а водить ее в старую у нее нет возможности. Что же касается того, что у Люси сложности будут, так пусть к ним с детства привыкает, потому что жизнь – не клубника со сливками, мало ли что ее еще впереди ждет. Удивилась я такой постановке вопроса, но спорить не стала – поняла, что бесполезно.

– А сложности у Люси действительно были?

– Да, и много. Я, конечно, с другими учителями поговорила, объяснила, что Люсю лучше письменно опрашивать, чтобы у доски не мучить. Прислушались они ко мне, но ведь нельзя же ни разу ее не вызвать? А Люся, когда волновалась, еще больше заикаться начинала.

– Дразнили? – понятливо покивала я.

– Еще как! Я же говорила, что нравы у нас здесь самые незатейливые. А девчонки особенно изощрялись – им же завидно, у них-то таких вещей нет. Вот они ей то колготки порвут, то на кофточку или брюки чем-нибудь плеснут. А она не плакала никогда, только губы сожмет крепко-крепко, чтобы не было видно, как они дрожат, и молчит.

– Но вы матери-то ее об этом говорили?

– А вы как думаете? Конечно! Звонила я ей, и не раз! А она мне отвечала, что это временные трудности, которые Люсе нужно преодолеть, пусть закаляется.

– И бедный ребенок прожил в этом аду полгода? – в ужасе воскликнула я.

– Нет, только до марта. Окна у класса, как вы видите, во двор выходят. Вот я после уроков сидела здесь и тетради проверяла, чтобы домой не нести. И вдруг слышу шум, открыла окно, а там какой-то незнакомый парнишка… Ну, класс седьмой-восьмой, наверное, потому что рослый. Но не наш. А напротив него Минкин стоит. Он хоть и восьмиклассник был, но хулиган отъявленный, с ним и старшеклассники связываться боялись. Парнишка этот говорит: «Здесь мою сестру Люсю Назарову сильно обижают. И мне это очень не нравится. Говорят, что ты тут за всем присматриваешь. Вот и давай разбираться один на один. Мой верх – ее больше никто не тронет. Твой верх – пусть все остается как есть». А Люся в сторонке стоит, сжалась в комочек, как воробушек на морозе, и видно, что страшно ей, но не убегает. Дальше пошел обычный в таких случаях разговор: «А ты… А я…»

– И вы не вмешались? – удивилась я.

– Так у нас такое постоянно. Ну, прогнала бы я их, так они в другом месте драку бы устроили, а тут я в случае чего хоть «Скорую» вызову. А в другом месте вдруг парнишку на морозе бросят? И умрет он от переохлаждения.

– И такие случаи бывали?

– У нас тут все бывало! – вздохнула она и продолжила: – Договорились они, парнишка пальто снял и Люсе отдал. А одет?.. Сказать, что скромно, значит преувеличить. Минкин тоже своим куртку отдал. Ну и начали они драться. Минкину перед своими никак нельзя опозориться, а парнишка дрался… Знаете, он дрался, как за свое, родное. Вы понимаете меня?

– Вполне, – ответила я, решив, что наконец-то нашла долгожданную ниточку к Люсе. – И чем драка закончилась?

– Ничьей, но досталось обоим изрядно, оба в крови были. Парнишка этот сказал Минкину: «Будем считать, что договорились. Но если Люсю опять обижать будут, я вернусь. И уже не один». Надел пальто, взял Люсю за руку и на выход пошел, а она бежит рядом с ним и все в лицо ему заглядывает. А на следующий день я на урок иду, а Люся в коридоре у окна стоит – она всегда прямо перед учителем в класс заходила.

– Даже в класс заходить боялась! – с горечью произнесла я. – Затравили девчонку!

– Да ведь за всем не уследишь, – вздохнула учительница. – И потом, говори им не говори, а они даже не слушают. Ну, район такой! Так вот, зашла она в класс, я – следом, а там Минкин возле доски стоит. Увидел Люсю и спрашивает: «Это был твой брат?» Она в ответ покивала, а в глазах такая гордость, они аж светятся. Люся, вообще, если можно было не говорить, всегда кивком или жестом отвечала, чтобы над ее заиканием не смеялись. А Минкин ей: «Что ж ты раньше молчала? Брательник у тебя – пацан дерзкий. Уважаю! – А потом всему классу: – В общем, так! Если кто-нибудь Люсю еще хоть раз обидит, будет иметь дело со мной. Все слышали?»

– И стройный хор тихих голосов ответил: «Слышим, Каа!» – невесело усмехнулась я.

– Приблизительно так. И больше до самого последнего дня Люсю никто не дразнил и не обижал. В друзья тоже никто не набивался, но она только радовалась, что ее в покое оставили. Мне тогда странным показалось, что она-то одета хорошо, а брат – черт-те как. Вот я ее после урока и спросила, действительно ли этот мальчик ее брат. Она мне покивала, а потом тихо так попросила, чтобы я ни в коем случае ничего не говорила ее маме. Я тогда еще подумала, что, наверное, Ольга Николаевна с мужем при разводе детей поделили: дочку – ей, сына – ему. А муж, может, пьющий или зарабатывает мало, вот мальчик так плохо и одет. Только… – Она потупилась. – Подвела я Люсю.

– Вы проговорились Ольге Николаевне? – догадалась я.

– Да! Она в школу не ходила, даже на родительские собрания. А с другой стороны, чего ходить, если Люся по всем предметам отличница, а математик на нее надышаться не мог. А тут она где-то в середине мая пришла, разодетая такая, и принесла новое Люсино свидетельство о рождении на фамилию Большакова и новое отчество – Николаевна. Ну и спросила у меня, как у Люси дела. Я ей не только про учебу сказала, но и про то, что Люсю больше в школе никто не обижает после того, как ее брат вмешался. Ольга Николаевна очень удивилась: «Какой брат? У Люси нет брата». А потом, видимо, поняла, кто это был, ахнула и на дочь напустилась – Люся рядом стояла: «Я же тебе настрого запретила с ними общаться!» Знаете, Люся на меня только посмотрела, и я почувствовала себя распоследней дрянью.