Марина Крамер - Силиконовая надежда

Девочка кивнула и повернулась ко мне:

– Меня сегодня домой отпустят? Папа будет сердиться, что дома нет ужина, а дети голодные.

Я растерялась. Впервые мне пришлось видеть ребенка, озабоченного отсутствием ужина ровно так же, как сделала бы это обремененная семьей женщина лет сорока.

– Давай мы сперва посмотрим, что у тебя с лицом, хорошо? А там решим.

Мне не хотелось ей врать, у нас в клинике вообще заведено говорить пациентам только правду, какой бы она ни была, но это все-таки ребенок.

Мы пошли не в стационар, а в перевязочную, там я при помощи сестры сняла наложенные Мажаровым заклейки и осмотрела довольно глубокие ожоги. На губе, пожалуй, потребуется крошечная пластика, подбородок можно оставить и так, будет чуть заметный рубчик, а вот щека… Тут объем вмешательства предстоит серьезный, ожог глубокий, и шрам от него останется уродующий.

Пока сестра заново накладывала заклейки, я, приготовившись делать запись в историю болезни, с удивлением обнаружила год рождения юной пациентки. Выходило, что ей не семь, а одиннадцать.

– И в кого же ты такая миниатюрная? – поинтересовалась я.

– Не знаю. Папа высокий, мама тоже. И двое младших уже выше меня.

– Младших?

– Да. У нас семья многодетная.

Это, в принципе, не могло бы служить хоть каким-то объяснением – в многодетных семьях генетику тоже никто не отменял, и Настя могла унаследовать хрупкое телосложение от бабушки или прабабушки. Но я видела анализ крови, и уровень гемоглобина был таким низким, что вообще удивительно, как она на ногах стоит.

– Если вы хотите спросить, хорошо ли мы питаемся, то да, нормально, – вдруг сказала девочка, точно подслушав мои мысли. – Папа приносит продукты, а я готовлю.

Признание меня удивило – она же до плиты вряд ли дотягивается. И потом – она что, готовит на всю ораву, включая родителей?

– А в школу ты ходишь?

– Примерно раз в неделю.

– Так редко? Почему?

– Иначе мама не справится. Ей нужно нервы успокаивать, а ребятки у нас шумные. В школу только двое ходят, четверо дома сидят, она с ними ничего делать не успевает и еще ребенка ждет, – объяснила Настя, и я вдруг поняла, что вот он, мой шанс оставить ее в клинике на столько, сколько потребуется. Нужно срочно позвонить в опеку, пусть разбираются. И ожог на лице у нее странный, но Мажарову она не рассказала, как именно получила его, и мне вряд ли скажет. Видимо, он потому к ней Анну и подослал. Черт, какая я глупая… Анна наверняка смогла что-то вытянуть из этой закрытой ракушки.

– Значит, Настя, поступим следующим образом, – сказала я, глядя в ее какие-то недетские глаза. – У тебя очень серьезные ожоги, если их не лечить, ты останешься изуродованной на всю жизнь. Пока ты еще маленькая, мы можем сделать так, чтобы рубцы были менее заметны, а щеку придется оперировать. Но ты не бойся, я сама буду делать эту операцию, и даже ты потом не найдешь, где именно была эта операция, это я тебе обещаю твердо.

– Домой, выходит, вы меня не пустите? – В уголках глаз показались слезы.

– Нет.

– О господи, – закрывая лицо руками, прошептала Настя. – Что же будет…

– Ты кого-то боишься?

– Н-нет, – сразу убрав руки за спину, сказала она.

Я не поверила, но лезть с вопросами больше не стала – лучше Анну расспрошу, уверена, что она знает что-то.

– А теперь ты пойдешь в палату, скоро будет ужин.

Сестра обняла девочку за плечи и вывела из перевязочной, а я, глядя им вслед, подумала, что здесь определенно что-то не так. Девочка практически не учится, на ней все домашнее хозяйство, а ожоги на лице лично у меня вызывают много вопросов, я даже представить себе не могу, как можно так обжечься самостоятельно. Судя по тому, как они расположены, в лицо ребенка плеснули чем-то, и большая удача, что не попали в глаза. Нужно сказать об этом психологу, пусть еще он попробует поговорить с девочкой. А сейчас меня ждет Анна, и, похоже, у нее тоже есть свой взгляд на эту пациентку.

Анна сидела на подоконнике в коридоре, задумчиво смотрела вниз и покачивала ногой в белом резиновом сабо. Я подошла к двери кабинета и приложила магнитную карту-ключ к замку, кивком головы предлагая Анне входить.

– Чаю хочешь? – спросила я, закрывая дверь.

– Нет. Ну что, придумала, что делать с девочкой?

– Есть одна мысль, но пока я не уверена, что получится. Думаю юристу позвонить. И охрану нужно предупредить, чтобы всех посетителей Насти отправляли сперва ко мне. Погоди, сейчас, – я набрала номер охранника на воротах и отдала распоряжения. – Вот так будет спокойнее.

Анна сидела за столом, сжав в замок руки и глядя на них ничего не видящим взглядом.

– Что с тобой? Ты сама не своя.

Она встрепенулась:

– Да… как подумаю про эту девочку, так внутри все клокочет.

– Ань, всех не пережалеешь.

– Да я понимаю. Но, раз уж она здесь, может, мы попробуем как-то помочь? У тебя ведь связи.

– Давай конструктивно, без эмоций, – предложила я, садясь в свое кресло. – Я вижу, что тебя захлестывает, и даже понимаю, почему это происходит. Но давай отбросим это и подумаем спокойно. У нас нет никаких доказательств того, что с ребенком дома обращаются плохо. Нет, погоди, дай я скажу. – Заметив, что Анна ринулась вперед, собираясь возразить. – То, что она нам рассказала, вполне может оказаться фантазией. Дети склонны преувеличивать.

– Ты ее ожог видела? – все-таки не выдержала Анна. – И он тебе ни о чем не напомнил? Вернее, ни о ком? – Я кивнула, и она продолжила: – Ну, значит, ты должна понимать, как именно можно его получить. Как думаешь – она могла сама это сделать? Нет, не могла. Значит?..

– Ничего это не значит, – вздохнула я, откидываясь на спинку кресла. – Пока она сама не скажет – все это лишь наши догадки, сделанные потому, что мы с тобой однажды подобное уже видели.

– Деля, да ты только представь!

– Пожалуй, психологу я позвоню прямо сейчас. – И, взяв трубку, набрала номер нашего психолога: – Евгений Михайлович, вы еще не уехали? Отлично. Палата восемь, пациентка Котова. Это одиннадцатилетняя девочка, попробуйте как-то ее разговорить. Мне кажется, там имеет место факт жестокого обращения, нужно решить, звонить ли в опеку и полицию.

– В опеку звоните сразу, а в полицию позвоним по итогам разговора, если будет необходимость, – сразу отозвался психолог. – Как закончу, зайду к вам.

– Хорошо, я буду ждать.

Следующим я набрала номер опеки, хотя как-то не лежала у меня душа к подобному – сейчас приедут, поднимут шум, у матери могут забрать детей… А вдруг мы ошиблись? Черт, как я ненавижу ситуации, в которых мало что понимаю…

В дверь кабинета постучали.

– Да, входите.

Это оказался Мажаров:

– Можно к вам, Аделина Эдуардовна?

– Да, присоединяйтесь. Мы как раз обсуждаем пациентку Котову.