Марина Крамер - Силиконовая надежда

Вот это новости… Конечно, я этого не знала, и появление Грушина в моей жизни уже не выглядело таким уж случайным. Хотя… нет, познакомились мы благодаря, если так можно выразиться, аварии, в которой Грушин пострадал, и Павел тут совершенно ни при чем, его уже тогда даже в городе не было.

– Так что, Деля, делиться будем? Или как?

И вот тут мне окончательно стало понятно все. Он приехал не только за моими идеями – ему нужна моя клиника, приносящая хороший доход, и об этом он узнал, конечно, от дядюшки, будь он неладен, хоть и умер.

– А с чего ты решил, что я собираюсь с тобой чем-то делиться? Все, что у меня есть, я заработала сама. И дяде твоему, кстати, платила все, что обещала. И нет моей вины в том, что он не рассчитал возможную прибыль и запросил не процент, а фиксированную сумму. Ко мне какие претензии?

– Ты отдаешь мне часть клиники и спокойно работаешь сама – или едешь со мной в Москву, как пожелаешь. Но клинику оформим напополам. – Одинцов широко улыбнулся, торжествуя победу.

Но Паша Одинцов никогда не умел просчитывать свои действия хотя бы на шаг вперед, не говоря уже о долгосрочных планах. Я давно разучилась бояться – разве что за брата.

– Извини, приятель, но ничего не выйдет. Я продаю клинику, – сказала я небрежно. – У меня большие проблемы, мне просто необходимо с ними разобраться, а сделать это я могу только с помощью огромных денежных средств. Так что прости, но ничего из твоего предложения не выйдет.

Одинцов покраснел, по шее его пошли пятна:

– Это то есть как? Кому ты ее продаешь?

– А какая тебе разница? Есть деньги – купи, нет – не спрашивай, у кого они есть, – дернула я здоровым плечом. Блеф давался мне тяжело, но другого выхода не было, а избавиться от Павла необходимо. Ишь наследник нашелся…

– Ты это серьезно?

– Ну, такими суммами не шутят, друг мой Паша. – Мой мозг лихорадочно работал, придумывая вариант спасения клиники от очередного посягающего на нее. И решение пришло, хотя с первой же секунды не особенно мне понравилось. Но выбора все равно не было.

– И ты можешь продать клинику без подписи моего дяди?

– Разумеется. Твой дядя не фигурировал ни в каких документах, неужели тебе это непонятно? Он же чиновник, какая собственность? А о твоем существовании он, видимо, забыл, вот обидно, да? – не смогла я удержаться от колкости – уж очень хотелось посмотреть, как он растерянно моргает, видя, как из его рук уплывают такие легкие на первый взгляд деньги.

– Старый идиот… – пробормотал Павел.

И тут, на мое счастье, пришел Мажаров. Уж не знаю, сам ли или его кто-то из сестер прислал, но он вошел в палату без стука и, игнорируя находившегося здесь Одинцова, сказал:

– Аделина Эдуардовна, на перевязку.

Я чуть было не ляпнула, что он уже перевязывал меня сегодня, но вовремя спохватилась. В палату уже вкатывала кресло Женя, и я, очаровательно улыбнувшись Одинцову, перебралась туда:

– Вы меня извините, но вам пора. После перевязки мне нужно будет отдохнуть. И букетик заберите, аллергия у меня.

Женя выкатила кресло из палаты и повезла в переход, ведущий в лечебный корпус. Мажаров нагнал нас уже там:

– Выпроводил я вашего визитера.

– Как вы догадались вообще?

– Анна подсказала.

– Спасибо.

Матвей неожиданно отстранил Женю от ручек кресла:

– Все, Евгения, можете вернуться, я дальше сам. – И я поняла, что он хочет поговорить со мной без посторонних.

Когда топот каблучков медсестры почти стих, Мажаров, развернув кресло к себе, сказал:

– Начальник охраны осмотрел подвал сам лично. Там определенно кто-то был ночью, он нашел окурки. Кроме того, решетка как раз под окнами ординаторской на одном из подвальных окошек разогнута.

– То есть как – разогнута? Они же металлические.

– Я тоже так думал, – усмехнулся Матвей. – Но пошел и сам лично еще две разогнул. Так что проникнуть в подвал вообще никакого труда не составляет. Надо что-то придумать срочно, потому что ничего хорошего в этом нет, мало ли, кому что в голову стукнет.

– А что тут думать? Менять решетки долго, нужно сигнализацию включать. Она, кстати, там есть, только мы ею не пользуемся, охрана меня убедила, что в этом нет смысла. Надо, чтобы теперь на ночь тоже включали, как везде.

– Хорошо, я Василькову скажу. Теперь давай про этого хлыща поговорим, – предложил Мажаров, глядя мне в глаза. – Что ему здесь надо?

– К тебе это не имеет отношения.

– Зато, смотрю, имеет к тебе, и ты не в восторге.

– Я сама разберусь.

– Да? Ну, смотри – я предлагал. Думаю, можем возвращаться, ему должно было хватить времени на то, чтобы убраться.

Мажаров привез меня назад в палату, где, разумеется, уже не было Одинцова и его букета, и я вздохнула с облегчением. Теперь у меня есть время все обдумать и сделать пару звонков.

Первым, кому я позвонила, был Сева. В двух словах я объяснила ему, что мне нужно, и он пообещал как можно скорее попытаться решить этот вопрос. Мне же оставалось только ждать – больше я ничего не могла. А вот что делать, если не получится то, что я задумала… Других вариантов пока не находилось.

Примерно через час я услышала топот в коридоре, женский плач, срывающийся в истерику, и мужской раздраженный голос, произнесший:

– Да оставьте вы меня в покое! И не надо мне звонить, понятно? Меня это все больше никак не касается!

Похоже, что-то произошло, но встать и пойти в коридор сил не было, я здорово напряглась сегодня и с Павлом, и потом, обдумывая план действий, так что удовлетворить свое любопытство я не могла. Однако вмешаться в ситуацию все-таки пришлось. Буквально через несколько минут в палату вошла Женя и виновато попросила:

– Аделина Эдуардовна, вы не могли бы поговорить с пациенткой? Не могу дежурному врачу дозвониться, а там истерика. Я кресло привезу?

– Да, вези.

Наверное, это все-таки была не очень удачная идея – лежать здесь после операции, невозможно перестать быть врачом, невозможно не вникать во все и отказывать персоналу в просьбах.

Женя вновь привезла кресло. Определенно, я скоро привыкну к нему и перестану передвигаться самостоятельно…

– А что случилось-то? – спросила я, когда Женя повезла меня по коридору.

– Да тут пациентку одну жених бросил, представляете? Есть же такие сволочи – видит же, что человеку и без того плохо, а он еще и добивает. Мог просто не приезжать.

Как только открылась дверь палаты, я сразу поняла, о ком речь. На кровати лежала бывшая девушка Мажарова, кажется Виктория, и, закрыв подушкой лицо, рыдала в голос. Женя перехватила мой взгляд и развела руками:

– Ничего слышать не хочет. Предупредили ведь – нельзя плакать, придется снова повязки менять, но что тут сделаешь…

– Вика, послушайте меня, – произнесла я, подкатываясь ближе к кровати. – Меня зовут Аделина Эдуардовна, я оперировала вас, и теперь вы портите мою работу. У вас начнется отек, а правый глаз и так не в блестящем состоянии. Сейчас вам сделают укол, и мы поговорим. Вернее, я поговорю, а вы послушаете. В чем дело, Женя? – Я заметила, что медсестра подает мне какие-то знаки.