Владимир Першанин - Мы умрем в один день [сборник]

Остров, похожий на обычный кусок степи, топорщился бурыми зарослями верблюжьей колючки. Шары перекати-поля, сплетаясь, громоздились друг на друга. Узкой грядой стелились корявые кусты мясистой зеленой таволги. На возвышении, метрах в ста от воды, белел остроконечный обелиск. Они невольно ускорили шаг. Памятник, сложенный из кирпича, выглядел запущенным. Могильный холмик осел и порос травой. Согнутая жестяная звезда на верхушке обелиска выцвела. Кирпич и звезда были густо исклеваны дробью.

— Вот сволочи, ничего святого нет, — пробормотал Колесник, пытаясь прочитать фамилии на металлической дощечке.

— Здесь четверо энкавэдешников похоронены, — сказал Вароди, — в сорок девятом погибли. Первое время из города часто приезжали и офицеры, и родственники. Цветы привозили, салют делали. Потом все реже и реже… Одна старушка дольше всех ездила, видно, мать кого-то из них. Уже лет пять не появлялась, наверное, померла.

— Почему их на острове похоронили, а не отвезли в город или поселок?

— Как на войне, — пытаясь выпрямить звездочку, ответил молдаванин. — Где погибли, там и закопаны. Их нельзя было везти, трупы на жаре неделю пролежали, расползаться начали. Потом остров с самолетов бомбили, солдаты цепями шли. В общем, кого постреляли, кого живьем взяли. А несколько человек скрылись. Энкавэдешники их искали, ну и попали в засаду. Всех четверых уложили.

— А тех бандитов, никого, что ли? — запальчиво спросил Колесник.

— Бог их знает. Помню только, что остальных в тот год все равно поймали. Их на соседней точке, у дяди Ивана, ночью в сарае держали. Мы бегали смотреть, но часовой не пускал. Здесь полно людей похоронено. Только без памятников и крестов. Вон туда посмотрите…

Сергеев подошел к кустам таволги. В ряд шли едва заметные, тоже осевшие от времени бугорки. Немного поодаль чернела нора, валялись трухлявые обломки досок.

— Землянка, — пояснил Вароди. — Их много нарыли, да почти все обвалились. В детстве я тут часто лазил. Где патрон подберешь, где железку какую-нибудь. Оружие иногда находили.

Он нагнулся и протянул Сергееву ржавый зазубренный осколок.

— От бомбы…

Федченко, встав на корточки, заглянул внутрь землянки. Когда глаза привыкли к темноте, увидел остатки кострища, хлам, покрытый плесенью.

— У них что, печек не было.

Сергееву вспомнилось, как проезжал прошлой зимой над озером. Мела поземка. Сумрачным было фиолетовое небо, и темные разводы голого льда еще больше усиливали мрачность этого безлюдного места.

— Первые годы на острове и дета жили, — сказал Вароди. — Ну, в сорок третьем, сорок четвертом. Потом большинство перемерли.

Колесник, который бродил где-то в стороне, вдруг позвал:

— Идите-ка сюда, я сарай нашел!

Сергеев пошел в его сторону. На ходу подобрал гильзу, механически отметил, от 9-миллиметрового автомата. Трофейного оружия здесь хватало. Он тоже увидел сарай, вернее, навес с покатой толевой крышей.

— Откуда он? — удивился Вароди.

Сергеев вдруг остановился и стал внимательно вглядываться перед собой.

— Что случилось? — наткнулся на него размашисто шагавший участковый. Постоял и ошарашенно присвистнул: — Вот так номер!

К решению облисполкома о закрытии охотничьего хозяйства в урочище Семь Колодцев прилагалось письмо, подписанное председателем областного комитета охраны природы Шехетом. В нем указывалось, что урочище является местом массового гнездовья птиц, в том числе редких, занесенных в Красную книгу. Здесь же находится братская могила чекистов, погибших в борьбе с националистами. Прилагались несколько писем жителей Краснозерского района с требованиями запретить в урочище охоту и сберечь его для потомков.

Напарник Виктора Черных, которого подключили к расследованию убийства, добросовестно снял копии с документов.

В тот же день пришла шифровка из Саратова. Ответ на запрос Виктора Черных в отношении Николая Волкова, единственного человека из бригады Капитоненко, о чьем прошлом практически ничего не было известно.

Текст шифровки занимал неполный стандартный лист с красной полосой.

«Волков Николай Павлович, образование среднее, уроженец города Свердловска. После срочной службы в рядах Советской Армии закончил курсы прапорщиков и около шести лет служил в разных частях Забайкальского и Северо-Кавказского военных округов. Кандидат в мастера спорта по пулевой стрельбе. Уволен из армии за злоупотребление спиртными напитками и недостойное поведение. После увольнения сменил несколько мест работы. На почве пьянства развелся с женой. Последние годы являлся лицом без определенного места жительства и работы. Дважды судим: за нанесение ножевого ранения и за систематическое занятие бродяжничеством. Неоднократно помещался в приемники-распределители Волгоградской и Саратовской областей. По характеру скрытный. Согласно неподтвержденной информации, участвовал в кражах из складских помещений железной дороги, грабежах таких же, как он сам, бродяг. По характеру агрессивен, особенно в нетрезвом виде. Лечился от алкоголизма.»

— Это конопля, — сказал Сергеев, растирая между пальцами бурую метелку. — Только какая-то непонятная. Похожа на смесь с индийской.

Федченко, сорвав несколько листьев, понюхал.

— Целая плантация! Сколько ж из нее анаши получится?

В сарае на перекладинах сушились охапки конопли. Здесь же лежали сига разных размеров, бумажные и целлофановые мешки, две лопаты.

— Дожили, — поцокал языком Федченко, — Теперь собственная наркомафия завелась. И удивляться нечего, что из автоматов друг друга бьют!

Они возвращались, упаковав с собой сита и лопаты. С них предстояло снять отпечатки пальцев. Дело закручивалось нешуточное. Теперь становилось понятным, почему кто-то упорно добивался запрещения охоты в урочище Семь Колодцев.

С Трубниковой началась истерика. Она, всхлипывая, запихивала в сумку тряпки. Кричала, перемешивая слова с руганью:

— Ради бога, увезите меня отсюда! Убьют туг нас всех!

Немного успокоившись, прикуривая сигареты одну от другой, рассказывала Сергееву.

— Не знаю, как Киряшов, а мы с Николаем не знали, чем они занимаются. Догадывались, конечно, что арбузы — это так, тьфу! Однажды на двух машинах какие-то люди приезжали. Выпивали. Один парень ко мне подходил, разговаривал. Здоровенный такой, весь в каттоне, перстнях, и пистолет в кобуре под мышкой. Он его не прятал. А кого бояться? Меня, что ли? Нас с Николаем здесь никто за людей не считал. Рыбы!

Ее трясло. Она отшвырнула окурок. Попросила:

— Можно я в вашу будку схожу. У меня там немного вина осталось.

Боясь, что Сергеев не разрешит, закричала:

— Иначе я ничего больше не скажу!