Адольфо Бьой Касарес - Ненависть любви

В столовую вошел один из подчиненных комиссара Аубри — изможденный, с кругами под глазами, весь в грязи. Прошлой ночью он вместе с другим полицейским и шофером, знавшим крабьи отмели как свои пять пальцев, отправился на поиски инспектора. Они нашли его спящим в кустах дрока. Инспектор недолго пробыл на свободе. Достаточно, чтобы заблудиться, устать и уснуть на болоте, но мало, чтобы выбраться или погибнуть там. Теперь Атвелл ждал нас в конторе. Я не захотел встречаться с ним, но обрадовался, что он жив. Очень скоро я смогу разрешить ему увидеться с невестой, чья жизнь уже вне опасности. Само Провидение устроило так, что в коридоре, у двери, оказался врач. Еще несколько минут — и эта юная жизнь, в расцвете всех ее надежд, увяла бы навсегда. Трагическое происшествие парализовало мой мозг, но руки, послушные руки профессионала сделали свое дело сами, независимо от меня.

Я глубоко вдохнул и ощутил горделивую дрожь. Стыдливая радость распирала мне грудь. Я твердо пообещал себе наполненную ванну, чистое белье, завтрак. Я встречал утро с душевным подъемом. Я смотрел в лицо наступающему дню не подавленно и устало, как человек, проведший бессонную ночь, а с радостью и верой в лучшее, как это бывает после приятного пробуждения.

На следующее утро мы придвинули стол к окну столовой, и комиссар, Монтес и я завтракали, не отрываясь глядя на песок, на кусты тамариска, на отель «Нуэво Остенде», на аптеку, на небо, — на все, что после бури опять образовало упорядоченный мир, безмятежно сияющий в лучах солнца подобно огромному цветку.

Я завтракал так, как привык в периоды напряженной литературной работы: чай без сахара, яйца вкрутую, гренки и мед. На львиной шкуре песка появился человек в голубой трикотажной рубашке и светло-серых брюках. Он шел к нам.

Мы так долго рассуждали о том, кто бы это мог быть; о том, у кого лучше зрение: у жителей гор или обитателей приморских равнин; о том, насколько далеко способен видеть человеческий глаз, — что, когда нам доложили о посетителе, известие застало нас врасплох.

— Это фармацевт, — пояснил Эстебан. — Он хочет поговорить с сеньором комиссаром.

— Пусть войдет, — сказал Аубри и встал.

Фармацевт, в голубой трикотажной рубашке и светло-серых брюках, вошел в столовую. Это был нагловатый субъект, с припухшими глазами и лоснящейся кожей; при каждом движении он тяжело вздыхал, словно переживал о затраченной на него энергии. Он церемонно поздоровался с нами, после чего у них с Аубри был какой-то напряженный разговор в углу. Фармацевт достал из кармана письмо. Аубри нервно его прочитал.

Они сели с нами за стол.

Аубри велел Эстебану:

— Принесите кофе сеньору Роче. — Потом обратился к фармацевту:

— Вы его знали раньше? Когда он пришел к вам в тот день, его поведение показалось вам нормальным?

— Нормальным, пожалуй, нет. Но, вы знаете, он вообще был странный.

— Сумасшедший?

— Нет, я бы так не сказал. Он был умный или, лучше сказать, любознательный.

— Почему вы говорите «был»? — спросил Аубри. — Я не уверен, что он умер.

— Я тоже не уверен. Однако мне это кажется вероятным.

— Когда вы заметили, что у вас украли яд?

— Я сказал вашему человеку правду. Я уже многие годы не торгую стрихнином.

— Так вы что же, не заметили пропажи пузырька?

Паулино Роча стыдливо опустил глаза:

— Заметил на следующий день. Понимаете, сельская жизнь…

— Почему вы сразу не сообщили мне?

— У меня плохо с горлом, а ветрище-то какой… Я пришел сразу, как только получил письмо. Буря к тому времени уже закончилась.

Система «вопрос — ответ», этот загадочный катехизис, начинала выводить меня из терпения. Невоспитанность Аубри и аптекаря усилила наше любопытство и придала мне смелости. Я, правда, долго не мог выбрать, каким именно хитроумным способом сломить сопротивление Аубри и вынудить его показать нам письмо. И я спросил:

— А почему вы не показываете нам письмо?

Вместо ответа он передал его мне. И я прочитал эти строчки, написанные карандашом, каким-то безликим, твердым почерком:

«Сеньору Паулино Роче,

Аптека Лос-Пинос,

Приморский Лес.

Дорогой друг,

Вас удивит, что я пишу Вам это письмо, но Вы действительно единственный мой друг, а я поступил с вами нехорошо.

Андреа и Эстебан — мои тетя и дядя, но я их не люблю. Оки даже не разрешают мне убивать птиц и животных. Вы знаете, что у меня в чулане, между чемоданами, был спрятан альбатрос. Так они позвали врача, чтобы он со мной побеседовал. Но я его сразу чем-то напугал. Он был такой боязливый, прямо как нутрии, которых мы с папой бальзамировали.

Вы не знали сеньорит Гутьеррес? Я их очень любил, особенно Мэри. Теперь-то, когда она умерла, я на нее больше зла не держу. Я очень ее любил, но всякий раз, когда я хотел поцеловать ее, она ужасно сердилась, как будто в этом было что-то дурное. На людях она была добра ко мне, но, когда мы оставались одни, просто не давала мне говорить. Я пытался объясниться с ней, но она только злилась.

Если я расскажу Вам, что я сделал, знаю, Вы меня не простите, а мне бы хотелось, чтобы мы навсегда остались друзьями. Когда я приходил в аптеку за мышьяком для альбатроса и водорослей, я украл пузырек стрихнина со средней полки, с той, что под часами.

В тот вечер, когда все пошли искать сеньориту Эмилию, Мэри особенно сильно на меня разозлилась. Я спрятался в коридоре, когда Атвелл вышел, чтобы вместе с другими идти за Эмилией. Мэри преградила ему путь, отвела его в сторону от освещенной лестницы и поцеловала так, что я заплакал. Я слышал, как она сказала ему со смехом: „Напомни мне завтра, я расскажу, что у меня произошло с мальчиком“.

Я подумал тогда:

„Сегодня я совершу нечто ужасное“. Теперь я понимаю: я сделал то, что сделал бы на моем месте любой.

Я спустился к себе в комнату, достал стрихнин, пошел в комнату Мэри и высыпал половину пузырька в чашку холодного шоколада, который она всегда выпивала перед сном. Я помешал шоколад ложечкой, чтобы яд хорошо растворился. Пока я ждал, когда ложка высохнет, послышались шаги Мэри. Убегая, я уронил пузырек, а подобрать его не хватило времени. Я ушел через комнату Эмилии.

На следующий день я вернулся за пузырьком, но его не было. Я тоже хотел принять стрихнин, как Мэри.

Чтобы оградить от неприятностей Эмилию, я хотел все рассказать комиссару, но меня бы и слушать не стали, ведь я ребенок.

Вам известно, что я устроил себе дом на заброшенном корабле на берегу. Там у меня припрятано несколько бутылок воды, сухари и мешочек с травой. На море шторм из-за бури. Я иду на корабль и буду там, пока его не унесет в море. Когда Вы будете читать это письмо, волны уже навсегда скроют Вашего маленького верного друга.