Инна Булгакова - Литературный агент

— Ну и что тогда? Труп встал и пошел?

— Да вот я все думаю про того оборотня в окошке. Жуткий и прекрасный одновременно…

Быстров перебил:

— Про мистику эту я уже от вас слышал. Вы уверены, это не галлюцинация после зелья в вине?

— Возможна и галлюцинация. Я был в шоковом состоянии, и голос мне слышался: «мор» или «умер» — одно слово повторялось как будто бесконечно. Это проделки вашей местной ведьмы.

— Или вашей столичной штучки, — старик усмехнулся, — или уже мировой? Скажите пожалуйста, девчонка в двадцать один год!..

— Сюжет в духе Юлии Глан — про оборотня! — подхватил я в тон. — Девчонка превращается в старуху, старуха в девчонку… Словом, доктор Джекил и его кошмарный двойник мистер Хайд.

— Американские маньяки? — поморщился Степан Сергеевич. — До того достали по телевизору…

— Это знаменитый английский роман. Доктор лечит, а его двойник совершает по ночам жестокие убийства. Кстати, зачатки раздвоения личности, мне кажется, есть в творчестве Юлии.

— Час от часу не легче! Симптомы тяжелые, от душевнобольной можно и впрямь ожидать любых проделок.

— Проделки? Она убита! Когда я вынул нож из раны, кровь хлынула потоком… Вот вы проверьте мои джинсы и свитер!

— Все проверим, не волнуйтесь. Стало быть, — Быстров глядел в свой листок, — похищены нож, сумочка с мобильником и фотография. Это не считая трупа… что пока оставим. Вы уверены, что Денис Тихомиров убит этим же ножом?

— Скажу осторожно: похожим. Столовый, с металлической ручкой, на которой выпуклая виньетка в виде веточки. Вещь расхожая.

— Так-так… — протянул следователь. — Нож свеже- и острозаточенный, вонзен под лопатку, задето сердце, смерть наступила сразу. Сопротивления, похоже, не было никакого.

— Значит, опять снотворное… какой-нибудь старушкин «бальзам».

— Проверяем. У преступника есть ключ: замок вырван Старцевым, но заперт как положено, никаких посторонних следов типа отмычки.

— Допросите с пристрастием Мораву! — воскликнул я. — Если не Юла снимала избушку — то кто?

— Наш человек сейчас у нее. Вы упомянули, что в субботу вышли на Дениса Тихомирова. О чем был разговор?

— О его детской дружбе с сестрами Старцевыми. Тринадцать лет назад исчезла их мать, дети почему-то подозревали Марину Мораву.

Изумленный, поверх очков, взгляд.

— Это… это очень странно!

— Что именно?

— Что дети убиты в ее доме. Таких совпадений не бывает! Почему подозревали Мораву?

— Он не вспомнил, Денису было всего восемь, а Мане и того меньше. Узнать теперь не у кого.

— Ничего, побеспокоим знаменитого писателя, с него не убудет. Надо думать, о жене в милицию было заявлено, значит, в архиве есть какой-то материал. Денис знал про дом в лесу?

— Если и знал — мне не сказал.

— Ну а что сказал?

— Что с Юлой они дружили, но секса у них не было.

— А с кем у нее… — начал следователь.

— «Так вам все и выложи!» — такой я услышал ответ. Он даже выразил сожаление, что я не из «желтой» прессы. «Бабки нужны». Понимаете? Денис что-то знал про ее связь с убийцей.

— Возможно. Дружба дала трещину?

— Два года назад они перестали появляться вместе в ЦДЛ. Она вдруг стала знаменитостью, разные интересы их разъединили.

— Его-то интерес понятен, — вздохнул Степан Сергеевич (дядя Степа, про себя я его уже окрестил). — Вены все исколоты.

— Я так и подумал: наркоман. И душевное состояние, и физическое соответствовало… героин требует денег и денег.

— Да уж… Вы с кем-нибудь, кроме официанта, говорили о Денисе Тихомирове, о своем визите к нему?

— Ни с кем!

Следователь покивал.

— Схема, увы, известная. Похоже, ваши вопросы заставили юношу вспомнить нечто важное, может, какую-то улику, о чем он, понятно, умолчал. Однако позвонил убийце и потребовал денег за молчание. Вспоминайте! Слово за слово вспоминайте разговор…

Быстров не докончил. В коридоре послышался топот как бы множества ног, а вошли трое: два, как я понял, оперативника в штатском и Юлий Громов в наручниках. Лицо застыло в какой-то брезгливой гримасе, но взор, сверкающий очками, решителен и тверд. Он порывисто подошел к столу и заявил звонко и раздельно:

— Записывайте! Чистосердечное признание. Я, Юлий Викторович Громов, в ночь на 24 мая зарезал ножом Юлию Старцеву (литературный псевдоним — Юлия Глан). Мотив — ревность в состоянии опьянения. В убийстве Дениса Тихомирова не повинен.

В дальнем углу пустынного коридора у открытого окна сидела женщина в шляпе из черной соломки с вуалью на глазах. Я не сразу узнал Тихомирову, только когда близко подошел: ненакрашенное лицо покрыто, как маской, меловой бледностью, прорезанной тонкими морщинами; медные завитки волос кажутся ярко-красными по контрасту. Сейчас она была похожа на умершего сына.

— Позволь выразить тебе…

Она меня перебила:

— Оставим условности.

— Можно сесть? — Я указал на стул рядом.

Она кивнула и спросила с мстительной ненавистью:

— Он признался?

— Только в убийстве Юлии.

— Никуда не денется, — продолжала Тихомирова в том же тоне. — Я это начала и доведу до конца.

— Лада, тебе сейчас, конечно, тяжело касаться подробностей…

Она опять перебила:

— Не дождетесь! Я не лягу и не завою.

— Тебе надо выговориться? Я к твоим услугам.

— По доброте душевной?

— Можешь иронизировать, но помоги понять.

— Ну да, ты же как-то замешан. — Под прозрачно-черной вуалеткой глаза неистовствовали, она закурила. — Слушай!

Тринадцать лет назад Лада Алексеевна — женщина, жадная до удовольствий и наслаждений, — гостила в Холмах у Старцевых. Разрабатывая сюжет повести «Жесткая программа», она часто гуляла одна и, разумеется, купол и крест в голом поле пленили ее воображение. Она пошла в храм («Иногда тянет вдохнуть чистый дух ладана и дымка свеч»), но в лощине по дороге случайно встретила живописную старуху с букетом нежно-желтых цветов, которые почему-то не вяли в корявых смуглых руках. За старухой шел черный кот. При виде столь оригинальной сценки эстетическое чувство прозаика возликовало. Они разговорились, бедная старушка согласилась показать местечко, где растут дивные душистые купавны, и привела Тихомирову к лесной хижине. Дальше в лес — больше дров: плененная писательница уговорила бывшую лесничиху сдать ей жилище, где она изредка могла бы без помех творить (помехи, надо думать, муж и сын).

— Ас ними ты когда-нибудь в избушке бывала?

— Мои даже не подозревали о ее существовании. Я всегда говорила, что езжу поухаживать за своей больной теткой к ней на дачу.

— К тетке, которой не существовало?

— Тетя Клара как раз в тот год умерла. Что ты так смотришь? Это право художника создать себе условия…