Инна Булгакова - Литературный агент

Я перебил:

— Кстати, вы мне напомнили. Кто предложил посмотреть передачу «Русский Логос»?

— Я.

— Вы знали, что там выступает Юла?

— Ну да, кто-то в Останкино говорил… Не помню кто, там такой сумасшедший дом.

— Ладно, оставим. За вами — ночь.

— Это очень личный момент, зачем она вам рассказала?.. — досада прозвучала в его голосе. — Мне не спалось, я пошел на озера прогуляться.

— Во сколько?

— Похоже на допрос, — проговорил фотокор медленно и серьезно. — В первом часу.

— Пошли за Маней?

— Нет. Но предполагал, что она может быть там с отцом.

— Они так поздно гуляют?

— Случается. Я проходил по галерее мимо детской, увидел в окно, что Мани нет.

— А Федор Афанасьевич?

— За ним не проследил, к сожалению. Но на озере, на дальнем, что ближе к Чистому Ключу, я видел только Маню. Она сидела на берегу и дрожала от холода. Совсем без сил, весна, знаете, экология…

— Да зачем Маня пошла ночью на озера?

— А она что говорит?

— Ваши показания совпадают. Когда вы ей сделали предложение?

— Вот тогда и сделал. Все. Теперь удовлетворите мое любопытство. К чему этот допрос?

— Хотелось побольше узнать о сестрах Старцевых от старинного друга семьи. Не больно-то вы меня удовлетворили.

— Взаимно. Вы собираете информацию, имея виды на старшую? Не очень благородно, зато осмотрительно.

— Дело в том, что Юла исчезла.

— Как это?

— В том-то и дело, что не знаю. Мобильник ее дает длинные гудки.

— Но при каких обстоятельствах?.. О! — воскликнул Тимур. — Вы расспрашивали Федора, уже зная об ее исчезновении?

— Не хотел волновать отца заранее.

— И ваш сон — не сон? — догадался прыткий папараццо. — Бревенчатая изба, в которой пролита кровь Юлии Глан…

Я перебил:

— Уже репортаж сочиняете? Надеюсь, газетных сенсаций сейчас не последует. Доживем до понедельника.

— Не волнуйтесь, я старый и верный друг, — поставил он меня на место, но между прочим, рассеянно, и продолжал, демонстрируя память: — Бревенчатая изба в лесу под замшелой крышей, русская печь, свеча, кровь на пурпурном ковре, там кто-то лежит… Кто — Юла?

— Об этом я расскажу в «органах».

— Зачем так сразу?..

— Уже двое суток прошло.

— «Что вы делали в ночь с четверга…» И вы смеете меня подозревать!

— Знаете, вы не «жена Цезаря»…

— А вы? Что вы делали, Алексей Юрьевич, в том лесу?

— В каком?

— В таком! Где пурпурная комната.

— Вино пил.

— Смело! — фотокор затянулся, вновь просверкнув своей кошачьей усмешкой и, по привычке к «поэзии», забормотал: — «В том лесу белесоватые стволы выступали неожиданно из мглы, из земли за корнем корень выходил, словно руки обитателей могил…» — вытянул руку ладонью кверху. — Однако дождик начинается.

Свою «копейку» я оставил возле церковной ограды — высокие храмовые двери настежь, воскресная литургия, «и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день» выводит нестройный старательный хор — и через все село по грязной, яркой, промытой недавним ливнем дороге отправился к Марине Мораве.

Старуха как будто позирует вечному художнику в раме посеревшего от времени, покривившегося косяка; немигающий, безо всякого выражения желтый взгляд, на плече кот поет, тоже желтоглазый. Я приблизился, утвердился напротив колдуньи — глаза в глаза, — продолжая про себя Символ Веры. На третьем повторе, на словах «и апостольскую церковь» старуха махнула рукой, словно отгоняя муху.

— Нет, бабушка, вы не глухонемая, подайте голос!

Молчит и не уходит.

— В ночь с четверга на пятницу вы были в своей лесной избушке. Не отрицайте, я вас видел, — попытался я взять бабу Ягу «на понт»; разумеется, безуспешно. — Там у вас натуральный шабаш, вурдалаки в окне, загробные голоса, «мор-умер», и погреб-ловушка, и труп исчезает… У мертвеца мурашки по коже; что уж говорить про живого! Однако учтите: следствие обнаружит следы крови, даже если они замыты. Но может быть, мы договоримся? Скажите хотя бы, кто снимает ваш дом в лесу — Юлия Глан?

Все тот же тусклый бессмысленный взгляд, который вдруг зажегся золотом. Невозможно передать мой мгновенный ужас.

— Вам умирать пора! — выговорилось словно не мною, старуха отступила в сени, в густую тень; я безрассудно ринулся за ней, споткнулся и упал в молодую крапиву, обжегши лицо и руки. И помстилось мне, словно я встать не могу. Ах ты, ведьма! Схватился рукой за нательный крестик и продолжил прерванный было Символ вслух: «И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго…» Она совсем исчезла в избе, я свободно поднялся — пусть с нею завтра следствие разберется! — и направился в лес: зам о к сбить либо расковырять, для чего я кое-что прихватил с собою; и забрать нож с моими отпечатками.

Но прежде всего они разберутся со мной! Чертова бабушка опять подложила мне трупик. Я захохотал «гоголем», ужас погнал меня прочь от заколдованного места преступления… Только возле первого озера я слегка пришел в себя, обмакнув горемычную голову в воду, и отправился к Старцеву (подсознательно я туда и бежал — к отцу или к его телефону).

Он сидел за самоваром на галерее и, по мере того, как я подходил, приподнимался, упершись руками в столешницу. Вид у меня, конечно, был «с того света» — Старцев крикнул:

— Что случилось?

— Мне надо срочно позвонить!

— Пойдемте.

Мы поднялись в маленькую мансарду, как бы деревянную башенку на фронтоне, откуда (я отвлекался во внешний мир, чтоб не сойти с ума) был великолепный обзор: и озера, и Чистый Ключ, и лес… В том лесу!

— Да что с вами? Вот телефон. Но прежде скажите, что случилось.

— Я звоню в милицию. Юля погибла.

— Вы совсем псих!

— Правда, Федор Афанасьевич. Она там.

— Где?

Я заново переживал состояние стресса: как я в окошко заглянул и сквозь решетку, сквозь пыльные двойные стекла не вдруг понял, что на тахте мертвое тело. В белых штанах и маечке… нет, как-то еще называется… неважно! Юлия была в белом, мягкая такая материя, вроде фланели…

— Где она? — прошептал отец.

И я зашептал:

— Вон в том лесу… вы же там бывали?.. в том доме.

Он развернулся и ушел, я догнал его уже на берегу.

— Вы знаете, куда идти!

Старцев повел широкими (когда-то могучими, теперь костлявыми) плечами. От меня все отмахиваются, как от мухи.

— Нет, скажите!

— Я знал, что вы догоните и покажете. Как она погибла?

— Ее зарезали столовым ножом.

— Ты?

— Нет.

Он шагал так крупно, что я — почти вдвое моложе — едва поспевал.

— Понимаю, как вам трудно поверить…

— Помолчите.

Молча мы добрались до опушки, я нашел тропинку в мокрых папоротниках и зашагал под конвоем классика, слыша за спиной искаженный голос: