Джозефина Тэй - Поставь на карту жизнь. Любить, но не терять рассудка. Что сказал покойник

— Конечно нет. Она находилась в доме.

— А вы оставались здесь один?

— Оставался.

— Благодарю вас, и до свиданья! — выходя из хибарки, Грант решительно прихлопнул за собой дверь.

Утренний воздух был чист и свеж. Неприятный запах срыгнутого ребенком молока и плохо прополосканных кухонных тряпок, развешанных повсюду, был пустяком по сравнению с удушливым запахом в комнате, где работал Сайлас, исходившим от недовольного и неудовлетворенного человечества, порождаемого его фантазией. Идя обратно к дому, Грант вдруг отчетливо понял, какой исковерканный, безрадостный мозг порождает на сегодняшний день литературные «шедевры» Англии. Он не стал заходить в унылый дом, откуда доносился возбужденный грохот кухонной посуды. «Ничего себе аккомпанемент», — подумал он и, обогнув его, вышел к калитке. Фредди шел за ним.

— Привет, Фредди, — сказал Грант.

Томящийся от скуки одинокий мальчишка вызывал сочувствие.

— Привет! — равнодушно ответил Фредди.

— Неужели тебе нечем больше заняться, кроме как швырять камнями в дверь сарая?

— Нечем! — ответил Фредди.

— А может, все-таки найдется, если поискать хорошенько?

— Нет! — холодно сказал Фредди тоном, не допускающим возражения.

Грант постоял с минутку, присматриваясь к нему.

— Знаешь, Фредерик, — сказал он. — Пожалуй, насчет того, кто твой отец, сомнений ни у кого и никогда не возникнет, — и зашагал по дороге к тому месту, где оставил машину.

По этой самой дорожке удалялся в среду вечером Лесли Сирл, время от времени оборачиваясь и выкрикивая что-то на прощание людям, стоявшим на деревенской улице. Миновав коттедж Уикли, он вышел к тропинке, пересекавшей первое из полей, лежащих между деревней и излучиной реки.

Так, по крайней мере, все считали.

Он, конечно, мог пойти по огибавшей деревню дорожке, но в этом вряд ли был какой-то смысл. Никто в деревне его больше не видел. Он вступил во тьму, сомкнувшуюся над тропинкой, и исчез.

«Ненормальный», — сказал Таллис о Сайласе Уикли. Но Сайлас Уикли отнюдь не произвел на Гранта впечатления сумасшедшего. Скорее садиста. Вот мания величия просматривается безусловно. Человек с уязвленным тщеславием. Но только не сумасшедший.

А может, психиатр вынес бы другой диагноз. Один знаменитый английский психиатр сказал ему как-то, что написать книгу — значит обязательно выдать себя с головой. (Кто-то другой высказал ту же мысль более сжато и остроумно, только кто это был, он никак не мог сейчас вспомнить.) Психиатр утверждал, что человек бессознательно выдает себя каждой строчкой. Интересно, думал Грант, какой вердикт вынес бы психиатр, прочитав поток злобных излияний Сайласа Уикли? Пришел бы к заключению, что это откровения мелкой личности, распаленное тщеславие? Или же признание в собственном безумии?

Он хотел вернуться в «Лебедь» и позвонить оттуда в Уикхемский полицейский участок, но подумал, что в «Лебеде» сейчас, наверное, полным-полно народа, а телефон у них висит на проходе. Лучше вернуться в Уикхем, позавтракать там; это даст ему возможность спокойно поговорить с инспектором Роджерсом и забрать телефонограммы из Главного управления, которые могли поступить за это время.

Оказалось, что высшее начальство Уикхемского полицейского участка собирается провести выходные дни в тишине и покое, тогда как нижние чины готовятся к обычному для субботней ночи наплыву работы. Разговор с Роджерсом мало что дал — Роджерс вообще был неразговорчив, а никаких сообщений он не получал. После того как утренние газеты сообщили об исчезновении Сирла, Уикхем только об этом и говорит, сказал он, но до сих пор никто не приходил с заявлением, что видел его.

— Ну хоть бы псих какой пришел и признался, что убийца — он.

— Что ж, это уже перемена к лучшему, — сказал Грант.

— Еще объявится, обязательно объявится, — коротко сказал Роджерс и пригласил Гранта к себе домой позавтракать.

Но Грант предпочел поесть в «Белом Олене».

Он сидел в столовой «Оленя», поедал простой, но обильный завтрак, стоявший перед ним, когда музыка, льющаяся из репродуктора в кухне, умолкла и голос диктора, звучавший на фоне перестука ножей и вилок удивительно светски, объявил:

— Прежде чем начать новости, передаем следующее обращение полиции: «Просим всех, кто в среду вечером подвозил на своей машине незнакомого молодого человека на отрезке шоссе между Уикхемом и Кроумом в графстве Орфордшир или где-то поблизости, связаться со Скотланд-Ярдом…»

— Телефон: Уайтхолл один-два-один-два! — весело пропела кухня всем составом.

И тут же взволнованно защебетала — не могла же кухня пройти мимо такой сенсации. Грант без всякого удовольствия доел поданный ему вкусный пудинг и снова вышел на залитое солнцем крыльцо. Улицы, кишевшие, когда он приехал завтракать, субботними покупателями, совсем опустели, и все лавки закрылись. Он выехал из города и снова подумал, как славно было бы ехать сейчас на рыбалку. И как это его угораздило выбрать профессию, лишающую возможности располагать своим временем в субботу после полудня? Добрая половина человечества может позволить себе бездельничать и наслаждаться солнцем и теплом, а он в это время должен таскаться по разным адресам, приставая к людям с пустыми вопросами.

Назад в Сэлкот он ехал в расстройстве чувств, и только Дора Сиггинс слегка развеселила его. Дору он подобрал на длинном скучном отрезке дороги, зажатой с двух сторон живой изгородью.

Покинув город, дорога с милю бежала параллельно реке. Вдалеке виднелась бредущая фигурка, и сначала Грант решил, что это парнишка, несущий чемоданчик с набором инструментов. Однако, когда он затормозил, увидев поднятый большой палец, оказалось, что это молоденькая девушка в хлопчатобумажных штанах с хозяйственной сумкой для покупок. Она непочтительно улыбнулась ему и сказала:

— Вы мне жизнь спасли, это уж точно. Я на автобус опоздала, туфли покупала, чтоб на танцы сегодня сходить.

— Да? — сказал Грант, глядя на пакет, который она, по-видимому, так и не смогла запихнуть в набитую сумку.

— Хрустальные?

— Вот еще! — сказала она, захлопывая дверцу и устраиваясь поудобнее на сиденье. — Я не из тех, кому надо домой попасть до полуночи. Кроме того, туфелька-то вовсе и не хрустальная была, а меховая. По-французски так, кажется. Это мы еще в школе узнали.

Интересно, сохраняются ли у современной молодежи какие-то иллюзии? Во что превратится мир, лишенный фантазии? А может, чудесная иллюзия, что самое главное в жизни — это он сам, заменяет современному ребенку ранние, более отвлеченные фантазии? Эта мысль существенно исправила ему настроение.

Однако в сообразительности современным деткам не откажешь. Кинематограф, наверное. Завсегдатаи дешевых мест сразу ухватывали суть, в то время как зрители, занимавшие дорогие места, все еще силились разобраться, в чем дело. Его пассажирка мгновенно поняла замечание насчет бальной туфельки.