Джозефина Тэй - Поставь на карту жизнь. Любить, но не терять рассудка. Что сказал покойник

— Тебе удалось вернуть остальные вещицы Поппи?

— Да, Бенни пришлось признаться. У него не хватило времени все попрятать.

— Отлично сработано. А как с «Уотчменом»?

— Я-то хотел, чтобы «Уотчмен» сам расхлебывал кашу, которую заварил. Да вот шеф не позволил. Говорит, что, если можно избежать неприятностей, их нужно избегать, даже если мы имеем возможность лицезреть, как «Уотчмен» свалял грандиозного дурака. Так что пришлось мне позвонить ему и объяснить, что и как.

— Но хоть какое-то удовольствие ты от этого разговора получил?

— О да! Да! И немалое! Я говорю ему: «Мистер Риттер, докладывает младший детектив Уильямс. В моем присутствии Бенни Сколл звонил вам несколько часов назад». — «В вашем присутствии ? — он даже оторопел. — Но ведь он именно на вас и жаловался тогда!» — «Ну и что, говорю я, мы ведь в свободной стране живем». — «Для кого свободной, а для кого и нет, — говорит он, — вы как-никак тащили его на допрос в Скотланд-Ярд». Я ответил, что предложил ему сопровождать меня. Он мог этого и не делать.

Тут он пустился рассказывать мне старую басню про травлю людей, отбывших наказание, сказал, что Бенни Сколл уже расплатился с обществом за свои ошибки и мы не имеем права преследовать его: он снова свободный гражданин своей страны. Ну и так далее.

— Вы опозорили его перед друзьями, — заявил мистер Риттер, — и снова заставили почувствовать всю безысходность своего существования. Что выиграл сегодня Скотланд-Ярд, заставив дать показания беднягу Бенни Сколла?

— Две тысячи фунтов стерлингов, — ответил я.

— Что? — закричал он. — Что вы несете?

— В такую сумму оценены драгоценности, которые в пятницу вечером он украл из квартиры Поппи Пламбр.

— Откуда вы знаете, что это был именно он? — спросил Риттер.

Я сказал, что Бенни сам лично вернул награбленное добро, за исключением сережек с крупными бриллиантами, красовавшихся в ушах особы, с которой он в настоящее время сожительствует. После этого я тихонько и ласково, тоном ведущей «Детского часа», пожелал ему: « Доброй вам ночи!» — и повесил трубку. Знаете, он, наверное, уже успел настрочить статью по поводу бедного безвинного Бенни — так он расстроился. Писатель, должно быть, чувствует себя довольно глупо, написав что-нибудь, что никому не нужно.

— Вот погоди, ограбят его квартиру, — сказал Грант, — и примчится к нам мистер Риттер, требуя голову преступника.

— Тут вы правы, сэр. Забавно все-таки. Когда что-то случается с кем-нибудь из них, тут уж держись! Есть что-нибудь из Сан-Франциско?

— Пока что нет, но сообщения можно ждать с минуты на минуту. Хотя сейчас это, наверное, не так уж важно.

— Нет, конечно. Как тут не вспомнить записную книжку, которую я заполнил интервью с уикхемскими автобусными кондукторами! Только на выброс и годится.

— Никогда не выбрасывай никаких записок, Уильямс.

— Хранить семь лет, для чего-нибудь да пригодятся?

— Если хочешь, храни их для своей автобиографии, но храни обязательно. Я очень хотел бы, чтобы ты вернулся сюда, но в настоящее время оснований для этого нет. Вся моя работа заключается в том, что я мерзну у реки.

— Надеюсь, сэр, что до вечера что-нибудь обнаружится.

— Надеюсь и я. В буквальном смысле!

Грант повесил трубку и снова пошел на берег. Толпа слегка поредела; люди стали расходиться по домам, где их ждал воскресный ужин с чаем, но довольно большая группа тех, кто с удовольствием посидит голодным, лишь бы увидеть, как из реки вытаскивают мертвое тело, еще оставалась. Грант смотрел на их посиневшие кретинические лица и в который раз, с тех пор как стал полицейским, задумался над тем, что, собственно, возбуждает у людей нездоровое любопытство. В одном он был совершенно уверен: если завтра возобновятся публичные казни, число зрителей превзойдет все ожидания.

Роджерс уехал обратно в Уикхем, но тут появились газетчики: и местный репортер, и представитель в Кроуме нескольких ежедневных газет. Всех интересовало, почему реку тралят вторично. Явился также Старейший Житель. Нос и подбородок у него сошлись настолько, что непонятно было, как он бреется. Старик был глуп и хвастлив, но здесь, среди этих людей, его слово было весомо. Он олицетворял Народную Память! И, естественно, требовал к себе почтения.

— Никакого толка тралить ниже деревни, — сказал он Гранту тоном старшего садовника, отдающего распоряжения младшим.

— Никакого?

— Да. Никакого. Она там все утягивает на дно. В ил.

Под словом «она», очевидно, подразумевалась река.

— Почему?

— Ход она там замедляет. Устала будто. И роняет все. А поворот сделает на полдороге к Уикхему и снова будто с цепи срывается, все будто ей легко и весело. Да! Вот она как себя ведет. Сначала сбросит все, что несла, в ил, потом недолго течет себе спокойно, по сторонам посматривает — заметили люди, что она сотворила, или нет, а потом — гоп! И скорей вперед к Уикхему, — глядя на Гранта, старик прищурил на удивление ясный голубой глаз. — Хитрюга! — сказал он. — Вот она кто — хитрюга!

Роджерс еще раньше говорил, что не стоит тралить реку ниже Сэлкота, и Грант принял суждение местного обитателя, не спрашивая объяснений. И вот теперь получил его — от Народной Памяти.

— И вообще-то в этом тралении не много толку, — заявила Народная Память, пренебрежительным жестом смахивая с конца носа капельку.

— Почему? Вы не верите, что тело там?

— Ну, как… Тело, конечно, там. Но вот ил, он если и отдаст что-нибудь, так только когда сам захочет.

— А как по-вашему, когда это может произойти?

— Ну и через тысячу лет, а может, и завтра. Он ведь знаешь как затягивает. Как трясина. Когда мой прадедушка еще мальчонкой был, у него барашек сбежал с берега в воду. Там совсем мелко, его видно было, да только прадедушка побоялся войти в реку и вытащить его. Побежал домой. Дом-то рукой подать от реки. Попросил отца выйти помочь. А ил-то уж засосал барашка. Засосал, не успел он обернуться. И следа от него не осталось. Они грабли принесли, прогребли это место — и ничего. Ил уже утащил его. Каннибал этот ил, вот он кто. Каннибал, и все тут.

— Но вы говорите, иногда он возвращает свои жертвы?

— Что? Да. Случается.

— Когда? Во время наводнения?

— Не-ет. В наводнение она просто разливается. Грустит чего-то и еще больше ила наносит. Не-ет. Но бывает, что ее и врасплох захватит.

— Врасплох?

— Ага! Вроде как неделю назад. Налетела туча, в горах повыше Отли начался ливень, вода скопилась, прорвалась и ка-ак хлынет в реку, будто кто-то там наверху из ванны затычку вынул. У нее времени не было тихонечко по полям разлиться. Неслась по своему руслу, все сметая на своем пути, грязная, вспененная. Вот в таких случаях, бывает, она и отпустит что-то из ила.