Джозефина Тэй - Поставь на карту жизнь. Любить, но не терять рассудка. Что сказал покойник

Миссис Брет поняла, чтó от нее хотят. Подождет ли инспектор у телефона?

— Нет, я жду важного звонка. Но в ближайшее время снова позвоню вам.

Тут его соединили с Лондоном и послышался не слишком любезный голос Уильямса, говорившего связистам: «Ладно, ладно, я уже пять минут как готов».

— Это ты, Уильямс? Грант говорит. Слушай! Сегодня я должен был приехать в город, чтобы встретиться с двоюродной сестрой Лесли Сирла. Да, я выяснил, где она живет. Фамилия ее Сирл. Мисс Сирл. И живет она в переулке Холли-Пэйвмент, номер девять, в Хэмпстеде. Это вообще скопление художников. Вчера вечером я разговаривал с ней по телефону и уговорился, что приеду к ней сегодня днем часа в три. Получилось так, что я не смогу это сделать. Один мальчишка выудил из реки ботинок Лесли Сирла. Ладно, радуйся! Значит, нам придется снова начинать тралить, и я должен быть здесь. Можешь ты сходить к мисс Сирл вместо меня, или мне позвонить в Ярд, чтобы они послали кого-нибудь еще?

— Нет, нет, я схожу, сэр. О чем я должен буду спросить у нее?

— Узнай все, что ей известно о Лесли Сирле. Когда она видела его в последний раз? Имена его друзей в Англии. Все, что она может сказать тебе о нем.

— Прекрасно. Когда мне позвонить вам?

— Ты должен быть у нее без четверти три и уйдешь приблизительно через час — следовательно, часа в четыре.

— В полицейский участок в Уикхеме?

— Нет, пожалуй, не туда. Боюсь, что они порядком провозятся с драгой, лучше позвони мне в Милл-Хаус в Сэлкоте. Сэлкот — номер пять.

Уже положив трубку, он спохватился, что забыл спросить Уильямса, чем окончилось его посещение Бенни Сколла.

Вошла Марта с его завтраком, и пока она наливала ему кофе, он снова позвонил в Триммингс.

Миссис Брет успела поговорить с Полли, и у Полли не было никаких сомнений на этот счет. Мистер Сирл всегда выставлял свои коричневые ботинки за дверь с расстегнутыми ремешками. Она точно знает, потому что ей всегда приходилось застегивать пряжки, иначе ремешки болтались и мешали ей. Она застегивала ботинки, чтобы ремешки держались на месте, а кончив чистить, снова расстегивала.

Вот так-то!

Он приступил к завтраку, а Марта налила себе чашку кофе и села напротив, медленно попивая его. Она была бледна и казалась продрогшей, но он не мог удержаться, чтобы не задать ей вопрос:

— Ты не заметила ничего странного в этом ботинке?

— Заметила. Он не был расстегнут.

Удивительная женщина. Наверное, у нее должны быть какие-то недостатки, уравновешивающие такое количество совершенств, но представить, что это могли быть за недостатки, было не в его силах.

От реки веяло холодом. Озябшие ивы дрожали, поверхность отливавшей свинцом воды попеременно то морщил налетавший ветер, то как оспинками изрывал проливающийся ливень. По мере того, как медленно проходил час за часом, обычно живое, пытливое выражение лица Роджерса сменилось меланхоличным, и кончик носа, выглядывавший из-под поднятого воротника непромокаемого плаща, порозовел и стал совсем унылым. Пока что их вахта протекала спокойно, не привлекая любопытных. С обитателей Милл-Хауса было взято обещание не разглашать тайну, и свое обещание они блюли без труда. Миссис Трапп, которую не переставало «тянуть», улеглась в постель, а Томми, на правах помощника полиции, входил в команду тральщиков. Широкое пространство, заключенное в излучине реки, протекающей в глинистых берегах, находилось далеко от дороги, даже тропинки вблизи не пролегало. Жилищ поблизости тоже не было, а следовательно, не было и прохожих, которые могли бы постоять, посмотреть, а затем продолжить свой путь, разнося по окрестностям новость.

Здесь у реки был их отдельный от всех мир, где не существовало ощущения времени и уюта.

Грант и Роджерс давно исчерпали все известные им случаи из области судебной медицины и погрузились в молчание. Теперь это были просто два одиноких человека, застрявших на широком лугу промозглым весенним днем. Они сидели рядышком на пне поваленной ивы. Грант следил за медленным продвижением поисковой драги, Роджерс смотрел вдаль на привольно раскинувшуюся равнину.

— Все это заливается каждый год в зимнее половодье, — сказал он. — Если, конечно, не думать о неизбежном ущербе, картина получается красивая.

продекламировал Грант.

— Что это такое?

— Стихи, которые мой армейский друг написал по поводу наводнения.

— Славно! — сказал Роджерс.

— Стихи безнадежно старомодные, — возразил Грант. — Я бы назвал их потугой на поэзию, что считается пороком непростительным.

— Длинное стихотворение?

— Всего две строфы и нравоучение.

— И каково оно?

Роджерс подумал.

— А это хорошо, — сказал он, — просто хорошо. Ваш армейский друг знал, о чем говорил. При виде сборников стихов мне всегда становится скучно, а вот в журналах иногда помещают стихи — если, например, рассказ не дотягивает до конца страницы и остается пустое место. Знаете, как бывает?

— Знаю.

— Вот их я много прочитал. И иногда попадаются даже очень хорошие. Одно я до сих пор наизусть помню. Собственно, это и не стихотворение было, рифмы никакой, но за душу взяло. Вот, послушайте.

— Понимаете, я ведь вырос у моря, в Мир-Харборе, и до сих пор не привыкну жить вдалеке от него. Простору не хватает. И воздуха. Но я никак не мог выразить свои чувства словами, пока не прочитал эти стихи. Я прекрасно представляю себе, что чувствовал тот парень — «пташек пересуды…».

Пренебрежение и досада, зазвучавшие в его голосе, показались Гранту смешными, но тут же возникшая мысль развеселила его еще больше, и он расхохотался.

— Что тут смешного? — слегка ощетинился Роджерс.

— Я просто подумал — вот-то возмутились бы авторы детективных романов, увидев двух инспекторов полиции, сидящих на пне поваленной ивы и читающих друг другу стихи.

— А, эти! — сказал Роджерс тоном, за которым в низших слоях общества обычно следует плевок. — Вы когда-нибудь подобное читаете?

— Почитываю иногда.

— У моего сержанта это любимое занятие. Собирает самые знаменитые. Пока что скопил девяносто две книги. В одном романе, он называется «Боги на выручку…» — он замолчал, вглядываясь в даль. — Какая-то женщина идет сюда. Ведет под уздцы велосипед.