Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

Я поехал в коопторг. Закупил всего, словно собирался зимовать в избушке на пастбище, заполнил две картонные коробки. Прихватил центральных газет.

Вернувшись, я услышал из коридора громкий голос диктора местной радиостанции. Расставил продукты по шкафчикам, сварил кофе и пошел на звук. Магнус был у себя в кабинете, лежал на диване под книжной полкой.

— Ага, кофейком пахнет? — сказал он, привстав. — Или это Он прибрал меня в Царствие Небесное?

— Да нет, это всего лишь кофе из коопторга, — отозвался я. — К счастью.

Пастор выключил радио.

— Сойдет. Много сварил-то?

— Полтора литра.

— Хорошо, — сказал он. — Ну, теперь рассказывай. Всё до последней капли.

Потом Таллауг долго сидел с закрытыми глазами. Тихонько покачивался вперед-назад.

— Вы не спите? — спросил я.

Старый священник открыл глаза.

— Вовсе нет. Бодрее бодрого.

Он отвел локти за спину и выпрямил спину.

— Будучи пастором в Саксюме, я повидал и услышал много такого, что заставляло меня усомниться в мудрости божественного плана создать человечество. Но теперь я больше в этом не сомневаюсь.

Снаружи все окутало зимней мглой.

— Все мучаешься? — спросил Таллауг. — Из-за того, что убежал тогда в лес.

— Дa, — сказал я.

Некоторое время мы молчали.

— Не надо, Эдвард, — снова заговорил потом Магнус. — На этот случай у меня не припасено цитаты из Библии. Но мы невинны во сне и невинны во младенчестве.

— Я знаю, что это так, — ответил я. — Но не могу отделаться от этой мысли.

— Ты уже стократ отбыл наказание, к которому тебя никто не приговаривал. Подумай о своем дедушке. Я теперь в более ясном свете представляю себе его, сидящим в одиночку на органном концерте. Может быть, он чувствовал, что все идет к тому, что, затосковав по своим родителям, ты будешь винить себя в их гибели, и боялся этого.

Мы снова замолчали. Но на этот раз ненадолго. Таллауг повернулся ко мне, скрипнув стулом.

— И почему только мы, норвежцы, говорим «кофейник-термос для телевизора»? — сказал он. — Нету ведь «кофейника-термоса для радио».

На дне еще оставалось немножко кофе, и мы допили его пополам.

— Мне интересно про этих двух женщин, — сказал старый пастор. — По которой из них твое сердце бьется сильнее?

— Поди знай. По Ханне — когда сжимается, по Гвен — когда разжимается.

Священник с трудом поднялся со стула.

— Любил я одну девушку. Когда учился в университете. Но ничего из этого не вышло. Слишком долго раздумывал, а надо было действовать быстро… — Он окинул взглядом книжные полки, стопки старых проповедей. — Загляни-ка в зеленую коробку возле конторки.

Я послушался. Присел и полистал пожелтевшие странички корректуры « Вестника Саксюмского прихода».

— Я выпускал его при помощи супизов и пишущей машинки, — рассказал Магнус. — Но ты под ними посмотри, ниже, и увидишь кое-что гораздо более любезное Господу. Только обещай, что не зароешься в них сразу.

Там была стопка потрепанных специальных выпусков журнала « Плейбой».

— Холостяком я ориентировался в прессе, способствовавшей решению проблемы безбрачия, — сказал старый пастор. — Их регулярные выпуски так себе, мне не по вкусу их гедонистический профиль. Но ежегодно в мае они публикуют специальный выпуск. « Girls of Summer» [76] «Девушки лета» ( англ. ). . Я был подписан на них много лет. Как видишь, здесь только девушки, а текста никакого. Никаких эксплицитных пояснений. Лишь величайшее творение создателя. Женщина, какой она дана нам Господом. К сожалению, в бумажном варианте не дотягивает до оригинала, как Библия.

В начале февраля я пошел в березовый лес. Один, взяв с собой валочный топор. Не прихватив ни табака, ни перекуса. Присмотрел первое дерево, развернул топор боком и рубанул. С веток посыпался снег. Пока он весь не оказался на земле, я смотрел на небо, широко открыв глаза. На щеках у меня таяли снежинки.

Дальше было так же. Обходя вкруг дерева, я делал на стволе равномерные зарубки, чтобы под конец береза осталась балансировать на тонкой сердцевине, подобно песочным часам. Потом прикладывал ладонь к стволу и мягко толкал его вперед, будто это спина ребенка, которого я учу прыгать в воду. Рука на спине — лишь знак того, что я пробуду с ним столько, сколько можно. Свилеватая карельская береза медленно падала, покряхтывая, сугроб бережно принимал ее, ветви обламывались под снегом с многозвучным хрустом.

Я обрубал сучья, отмеривал нужную длину и отделял кусок ствола. Пригнал старый «Дойтц». Когда небо потемнело до синевы, сзади на нем лежало восемь распиленных деревьев. Я выехал из леса на низкой передаче, любуясь открывающимся мне видом на хутор. Он был окружен дымкой зимнего света, в щели между бревнами сложенного «в лапу» дома набился снег: яркие белые полосы, подчеркивающие этапы когда-то выполненной работы.

И так три дня, только топор и ручная пила, чтобы можно было работать без наушников. Тяжелый труд на морозе, отвлекающий от лишних мыслей. Часть железных скоб лопнули, когда березы падали; остальные я выковыривал из чурок зубилом уже на хуторе и складывал их в колючую горку металлолома.

К четвертому дню у меня практически все уже было сделано. Я занялся обрубкой сучьев, и тут повалил снег. Началась метель, и сквозь снежную пелену я увидел, как за деревьями промелькнуло что-то красноватое. Она появилась на протоптанной мной дорожке со своими осветленными волосами, уже начавшими отрастать, возвращаясь к родному каштановому цвету.

— Картошка вырыта рано, овцы согнаны поздно… Потерял ты хозяйственные навыки, Эдвард Хирифьелль. — Она остановилась метрах в пяти от меня. — Но, может, тебе и там тоже нелегко пришлось.

— Спасибо, что осенью помогла мне с овцами, — сказал я.

— Я сделала это ради овец, — отозвалась она.

— Дa, понимаю, ветеринарный врач Сульволл.

На ней были начищенные горные ботинки — снег не прилипал к ним, а скатывался капельками. Она встала на ствол березы, слегка раскачиваясь на нем, чтобы удержать равновесие, — так делают сплавщики леса на воде. Кожа ботинок четко вырисовывалась на фоне белой бересты.

— Ты что, собираешься все деревья срубить? — удивилась Ханне.

— План был таков, — кивнул я.

— Что-то не верится, — сказала она, спустившись на землю, — насчет плана. Ты же сам видишь, что за дерево оставил.

Ханне подошла к большой березе, под которой мы лежали прошлым летом. Кора на ней была прорезана грубыми железными обручами, погрузившимися в дерево. Девушка провела пальцем по ржавому металлу.

— Вот ты стоишь здесь в той же рабочей одежде, в какой я тебя видела так много раз, — сказала она. — Но ты стал совсем другим. И я не знаю, нравишься ты мне или нет. И совсем не уверена, хочу ли я разобраться в этом.