Александр Устинов - NEXT-2. Следующий. Книга 4. Во имя любви

В маленькой, выделенной ей на первом этаже дачи комнатке Лиза чувствовала себя не очень уютно. Не из-за тесного пространства, конечно, а по причине неловкости ситуации. Умом и сердцем женщина понимала, что она не может бесконечно долго злоупотреблять добротой и гостеприимством хозяев дачи. Невзирая на то, что говорил ей об этом Лавр, да и все остальные тоже. Голощапова была не дома. Вот что самое главное.

Расчесав густые седеющие волосы старым гребнем, видавшим на своем веку и лучшие времена, Елизавета Михайловна критически осмотрела себя в большом квадратном зеркале. Убрала гребень на прежнее место в ридикюль и несколько минут сидела молча без всяких движений. Свет в комнате женщина тоже не включала, хотя сумерки за окном уже были настолько плотными, что пространство перед зеркалом почти полностью погрузилось в темноту. Угадывались только очертания. Но окна еще были относительно светлыми.

Приоткрытая дверь тихо скрипнула, и Елизавета Михайловна обернулась на звук. Порог маленькой комнаты осторожно переступил Иван. Лиза поднялась ему навстречу.

— Ты далеко?

Кирсанов сделал всего несколько шагов по направлению к центру комнаты и остановился. Огляделся по сторонам. Ощущение тошноты и головокружения у него уже прошло, но в душе по-прежнему присутствовал какой-то неприятный осадок. Будто предчувствие чего-то недоброго. Мысли о плачевном состоянии матери, лежащей там, на больничной койке, ни на мгновение не оставляли его сознание. Просто парнишка старался не показывать своей слабости окружающим. Даже Лизе, с которой он был знаком ровно столько, сколько помнил себя самого. Неудивительно. Эта женщина находилась рядом с ним с самого момента рождения. Иван это знал.

— Надо вернуться в город… — Ответ почему-то дался Голощаповой с большим трудом.

Как бы ни старался Кирсанов, от опытной домработницы не скрылись его внутренние переживания. Она скорее почувствовала их, нежели сумела разглядеть на лице мальчика в комнатном полумраке. Иван молчал, не спешил продолжать наметившуюся с Елизаветой Михайловной беседу. Голощапова немного смущенно шагнула к нему и, обняв за плечи, привлекла мальчика к своей груди. Теперь он мог расслышать каждый удар ее сердца.

— Мы справимся, Ванечка, — сказала она. — Ты уже справился. Осталось взрослым разобраться с какой-то ерундой, и…

— Это не ерунда, — перебил ее на полуслове Кирсанов, слегка отстраняясь.

— Что? — не поняла Елизавета Михайловна.

— Я чувствую, как вокруг что-то крутится… — решился-таки Кирсанов на откровенность. Но выразить точно то, что творилось в его душе, оказалось не так-то просто. — Буря такая невидимая… И не могу понять, откуда она и когда кончится.

На глаза Голощаповой невольно навернулись предательские слезы, и, дабы скрыть их от своего воспитанника, она вновь заключила его в объятия.

— Скоро, маленький. Совсем скоро… — заверила она Ивана.

Он проворно высвободился из рук женщины и отступил на шаг назад. Пристально посмотрел в лицо экономке. Елизавета Михайловна была рада тому, что освещение в комнате отсутствовало.

— Больше не называй меня так, Лиза, — жестко, совсем по-взрослому попросил ее Кирсанов.

— Как?

— «Маленьким»… Я не маленький теперь. Я — единственный. — Иван выдержал многозначительную паузу и, гордо вскинув подбородок, с мальчишеским пафосом добавил: — Последний в фамилии.

Даже в сгущающейся тьме было видно, как блеснули его глаза. Лиза нервно сглотнула, не зная, как ей стоит реагировать на подобное заявление. Меньше всего она сейчас была готова именно к такому повороту событий.

— Да. — Женщина невольно перешла на шепот, но до Кирсанова без труда долетали ее слова. — Ты — последний…

Он согласно кивнул. Вот что, оказывается, требовалось. Убедить самого себя в том, что сила духа еще есть. Что она никуда не делась. Окружающие могут до бесконечности приободрять тебя и настраивать на оптимистический лад, но это никогда не принесет своих плодов до тех пор, пока человек сам не осознает собственную состоятельность и уверенность в грядущих поступках. Иван прочувствовал данный постулат на собственном опыте.

Лавр полюбил это местечко. С недавних пор, а точнее говоря, с того самого момента, как он и его домочадцы переехали с прежнего места жительства на эту дачу, Федор Павлович часто приходил в сад и садился за врытый в землю стол, наслаждаясь здесь предвечерней тишиной и одиночеством. В саду вечером было хорошо. Свежо, прохладно и, главное, умиротворяюще. Идеальное место для того, чтобы побыть наедине с самим собой.

Лавриков закурил очередную сигарету, напрочь забыв о данном себе недавно обещании сократить количество употребляемого за день никотина. Выпустил дым через ноздри и запрокинул голову. Небо еще не было по-ночному черным, но и голубым его назвать нельзя было никак. Скорее оно было темно-синим, что уже сейчас позволяло различать высыпавшие на куполе многочисленные звезды.

Идиллия единения с природой и всем окружающим миром была нарушена уже минут через шесть грубым вторжением Александра Мошкина. Лавр услышал его мягкую поступь намного раньше, чем сам Санчо появился в поле зрения босса. Это заставило новоиспеченного депутата Государственной думы загасить наполовину искуренную сигарету о краешек стола и небрежно бросить бычок себе под ноги. Федор Павлович повернул голову на звук шагов.

Александр вынырнул из листвы, как черт из табакерки. В руках у него был круглый широкий поднос, на котором мирно покоилась горящая керосиновая лампа, а рядом с ней ароматно дымилась чашечка кофе. С такой нехитрой ношей Мошкин и приблизился к садовому столику.

— Извольте, сударь…

Он аккуратно поставил поднос прямо перед Лавром, а сам опустился на противоположную от стола скамеечку. Устало крякнул при этом, а затем подпер голову руками, уткнувшись пальцами в двойной мясистый подбородок. Молча уставился в лицо Федору Павловичу. Тот же осторожно, двумя руками подхватил с подноса чашку и плотно стиснул ее, будто стараясь согреть окоченевшие пальцы. Однако это было лишь видимое впечатление. Продрогшим Лавриков себя не чувствовал.

— Неужели этот изматывающий день кончается?.. — вполголоса произнес он, задумчиво изучая содержимое предоставленной ему фарфоровой емкости. Отпивать кофе Лавр не торопился.

Санчо уже раскрыл было рот, намереваясь что-то ответить на поставленный риторический вопрос, с которым, по большому счету, Федор Павлович обращался скорее к самому себе, нежели к собеседнику, но так и не успел вымолвить ни единого слова. До слуха мужчин со стороны подъездной дорожки донесся приближающийся шум автомобильного двигателя. Мошкин расплылся в счастливой улыбке и пружинисто поднялся на ноги. Общество Лаврикова в одно мгновение стало для него скучным и неинтересным.