Александр Устинов - NEXT-2. Следующий. Книга 3. Чужая война

— Это кто здесь разубивался? — грозно вопросила она, сверкая очами и адекватно оценивая ситуацию. Ей не сложно было понять, из-за чего поднялся сыр-бор.

— Отойди, не лезь! — Лавр даже не взглянул в ее сторону.

Но этим унять Розгину не удалось. Да и смешно было надеяться.

— Сам не лезь, Лавриков, если сердце у тебя волчье! — огрызнулась она.

Эти слова, пожалуй, более всего задели Федора Павловича. Он оскорбленно поджал губу и машинально полез в карман в поисках сигарет.

— И это ты мне говоришь про волчье сердце? — тихо произнес он.

— Да, я! Принял сына — хорошо! Но один твой хороший поступок — это не эта тебе… как ее…

— Которая?

— Ну, монахи еще ими торговали в Средние века!.. — Клава никак не могла припомнить красивое словечко, которое собиралась ввернуть для пущей убедительности. — Не индульгенция, во, на всю жизнь! Каждый день так поступать надо! Вот и поступай! Хочешь — иди, растолкай их и выгони с этой сраной дачи! Только вместе с мальчишками я уйду! — пригрозила она. — Санчо — не знаю. Санчо пусть как хочет, его дело! А мы с Федечкой немедленно уйдем, хоть стреляй из автомата, который у тебя под полом спрятан!

— Санчо! — Лавриков обратил взор на соратника. — Ты — с ними?

Мошкин не был готов к ответу. Или просто не хотел отвечать. Вместо этого он в замешательстве дернул стоящую рядом Розгину за рукав халата:

— Клава, не кричи, разбудишь ведь всех… — будто это и не он вопил пару минут назад как резаный.

— Я тебя спрашиваю! — не сдавался меж тем Федор Павлович.

Александр откашлялся для приличия.

— Лавр, ты тоже рассуди спокойно… — загнусавил он. — Не могу же я просто так отпустить среди ночи женщину с двумя детьми… Что бы там по телевизору ни говорили про снижение криминогенной напряженности, а на дорогах как шалили, так и шалят…

— Ты ответь на вопрос, Санчо, — уйдешь с ними совсем или нет?

Деваться от прямого ответа уже некуда было.

— Уйду, Лавр. Извини.

— Ясно… — после непродолжительной паузы горько усмехнулся Лавриков. Сигареты он так и не достал. — Осталось сына спросить.

С этими словами он, уронив голову на грудь, направился в дом, но Мошкин попытался остановить шефа, преградив ему дорогу.

— Утром, Лавруша… — смущенно пробормотал он. — Выпьем сейчас, поспим, а утром…

— В сторону! — Лавр грубо и безапелляционно оттолкнул помощника в сторону.

Тот отшатнулся, пропуская хозяина в дом. Клавдия стояла по другую сторону дверного проема. Взгляды их пересеклись.

— Клав, налей мне чего покрепче, — жалостливо попросил Мошкин. — Грамм сто. Вдруг драться придется?

— Драться будешь трезвым… — жестко ответствовала женщина.

Отказала. Так и есть. Наверное, в чем-то Лавр прав. Санчо покорно поплелся в дом, молча взирая на широкую Клавдиеву спину.

Более часа проворочавшись с одного бока на другой, Лавр так и не сумел погрузиться в сладостные объятия Морфея. Сон упорно не шел. Ничего не помогало. Ни мысленный подсчет овец, сигающих через быструю речушку, ни попытки настроить себя на более мажорный лад по отношению к жизни. Ничего.

Федор Павлович сел на кровати. Прислушался. Снизу, с первого этажа, доносились какие-то приглушенные голоса. Мужской и женский. Влюбленные воркуют. Лавриков нецензурно выругался себе под нос и поднялся на ноги. Стараясь не скрипеть при ходьбе половицами, он, как привидение, скользнул в темный коридор и остановился перед дверью напротив. В первую секунду появилось желание с размаху двинуть по ней ногой, но оно тут же улетучилось. Лавр даже устыдился столь мальчишеского порыва. Он осторожно повернул ручку и приоткрыл дверь.

Яркий лунный свет проникал в помещение через единственное, но довольно большое окно. Занавески не зашторены, оконные рамы распахнуты, сон на свежем воздухе намного полезнее. Возле правой стены скромно притулился бывший обеденный стол, загроможденный новейшей электронной аппаратурой. Стоящий рядом стул потонул под грудой детской одежды. Обувь и дорожная сумка Кирсанова-младшего валялись на потертом коврике в двух шагах от спального места.

Федор Павлович сделал несмелый шаг вперед в сторону кровати. Она была здесь в единственном экземпляре, и на ней под разными пледами спали двое мальчишек. Федечка уткнулся лицом в стенку, с краю расположился Ваня.

Неожиданно Иван вздрогнул. То ли почувствовал что-то, то ли во сне привиделось неприятное. С губ мальчика сорвался едва различимый стон. Но Лавр его услышал. Подчиняясь некоему необъяснимому порыву, Федор Павлович сделал еще несколько шагов вперед и только сейчас заметил, что Кирсанов сжимает в руке рамку с фотографией. Вот только стекла в этой рамке не было.

Лавриков не мог точно сказать, сколько прошло времени, пока он молча разглядывал спящих детей. При этом он поймал себя на мысли, что боится сделать какое-нибудь неосторожное движение, способное разбудить их. Постепенно хмурое лицо депутата разгладилось и смягчилось. Вместо былых гнева и раздражения на нем появились растерянность и необъяснимая озабоченность. Склонившись над кроватью и прислушавшись к дыханию детей, Лавриков сделал для себя вывод, что по ритму эти два дыхания отличаются друг от друга. Спокойное и размеренное у Федечки и отрывистое, можно сказать, болезненное у Ивана.

Лавр осторожно высвободил из пальцев Кирсанова снимок. Рассмотреть его здесь, без освещения, было трудновато. Стараясь ничего не задеть, Федор Павлович крадучись вышел из комнаты сына, аккуратно затворив за собой дверь. Не обращая внимания на голоса снизу, он вернулся к себе в кабинет, служивший также и спальней.

Лавр подсел к письменному столу и включил дешевенькую настольную лампу. Дужки очков привычно легли на уши. Без очков Федор Павлович уже не представлял своего существования. Снимок, позаимствованный у Ивана Кирсанова, плавно лег на полированную столешницу.

Особое внимание Лаврикова на этой фотографии привлекло лицо Ольги, матери поселившегося в его доме мальчика. Лавр даже достал из верхнего ящика письменного стола лупу, чтобы получше и повнимательнее рассмотреть женщину. Он осторожно провел пальцем по снимку, будто стараясь почувствовать нечто, скрытое за обычным фото. В душе появилось сильное смятение.

— Только этого мне недоставало… — растерянно пробормотал Лавриков и вскочил на ноги как ужаленный.

То, что происходило сейчас внутри его, Федору Павловичу совсем не нравилось. В некоторой степени это даже нервировало и причиняло душевные страдания. Однако влекомый неведомой силой, он снова вернулся к столу и с лупой склонился над фотографией.

— Эй!

Лавр даже не сразу осознал, что этот крик сорвался с его собственных уст. Голос почему-то был неузнаваемым. Сиплым и противным. Да и вообще, депутату Государственной думы только показалось, что это был крик. На самом деле он скорее походил на шепот. Федор Павлович выскочил из своего кабинета в коридор, на ходу сорвал с лица очки и, сжимая их в правой руке, устремился вниз по лестнице. Путь его лежал к людям. К реальным обитателям дачи. Но в общей комнате никого не было. Лавриков замер возле лестницы и огляделся.