Шота Горгадзе - Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката

Надо отдать должное доктору Киссер: она не стала объяснять мне, насколько это затруднительно или даже почти невозможно, ответить на мой вопрос. Вместо этого Киссер пожала плечами и снова улыбнулась.

— Если предположить, что это не розыгрыш и не фальсификация, то я бы сказала, что автор здоров. И довольно удачно притворяется социопатом.

— Притворяется?

— Насколько вообще можно судить, не имея никакой информации о пацие… об авторе, я бы сказала, что он играет в некую игру. По каким-то причинам, личным или не очень, он выбрал вас. Вот и все.

— Ничего себе игра…

— И тем не менее, она уже началась. У вас есть два варианта. Играть по его правилам или…

— По своим.

Доктор благожелательно кивнула.

— Вам навязывают условия и ограничения. Принимайте их или… нет. Не играйте вовсе или же сделайте неожиданный ход. Сломайте навязываемый ход событий. Покажите, что…

— В эту игру могут играть двое.

— Именно.

— Хм… Благодарю вас, вы мне очень помогли!

Я встал и потянулся за бумажником. Доктор Киссер улыбнулась. Или, скорее, не переставала улыбаться все это время.

— Прошу вас! К моим словам стоит относиться с осторожностью, господин Горгадзе. Как и к любому предположению. Иного при столь скудной исходной информации я вам, к сожалению, предложить не могу.

Я кивнул и встал с кресла.

— Скажите, вы уже обращались в полицию с… этим? — спросила Киссер.

— Да.

— И?

— Пока молчат.

— Вы им не доверяете? — вдруг спросила Елизавета Николаевна.

— Я бы так не сказал. Просто хотел знать… альтернативное мнение человека, не связанного никакими, хм… обязательствами. Вы уверены, что я вам ничего не должен?

— Прошу вас, обращайтесь, если что. Вдруг мне тоже понадобится ваша профессиональная помощь… — сказала доктор Киссер и торжественно улыбнулась.

— Без проблем.

— Пойдемте, я провожу вас.

Доктор Киссер встала со своего места, и мы вновь пошли по желтым коридорам к выходу.

На лестничном пролете второго этажа я заметил мальчишку лет пятнадцати, высокого, бледного, с напряженным любопытством следившего за бьющейся о стекло мухой.

— Наш Гриша… — с неожиданной гордостью вдруг объяснила Елизавета Николаевна. — Мальчик из неблагополучной семьи… Но Гриша, вы знаете, замечательно считает!

— Считает?

Вместо ответа доктор Киссер вынула из кармана халата небольшой блокнот и ручку.

— Напишите на обратной стороне цифру. Любую.

Я взял блокнот и с каким-то неожиданным для самого себя злорадством написал: «231275412390872348475».

Когда тебя хотят убить, становишься немного мелочным.

— Покажите ему…

Я подал листок Грише. Гриша продолжал смотреть на муху.

Я поднес листок прямо к Гришиным глазам. Никакой реакции. Мне стало стыдно.

— Простите, доктор. Столько… всего. Глупо вышло, конечно…

— Двести тридцать один квинтиллион двести семьдесят пять квадриллионов четыреста двенадцать триллионов триста девяносто миллиардов восемьсот семьдесят два миллиона триста сорок восемь тысяч четыреста семьдесят пять, — сказал Гриша, не отвлекаясь от мухи.

Доктор Киссер победно улыбнулась.

К назначенному у Полозова времени я опоздал на пятнадцать минут.

— Пойдемте позавтракаем? У нас прекрасная столовая, — сказал Полозов, едва я закрыл за собой дверь.

Наверное, можно назвать меня человеком, который избалован жизнью. Я регулярно посещаю лучшие московские рестораны: мне нравится атмосфера, которой насыщаешься не меньше, чем, к примеру, запеченной в мяте бараньей ногой.

Однако, если вы хотя бы на четверть советский человек, простой, казенный, прочный, шибающий в нос запах столовой разбудит ваш аппетит, как бы сильно вы ни привыкли к тосканским винам, омарам, фуа-гра и прочим фондю.

Если же вам посчастливилось обедать в служебной столовой МУРа, непременно берите макароны, котлету и компот. Макароны, котлету и компот ело не одно поколение милицейских генералов, а уж милицейские генералы как никто знают, что в этой жизни к чему. Они знают, что от макарон и котлет (и белого непрозрачного соуса, с виду сильно напоминающего обойный клей) еще никто не умер. Генералы точно знают, от чего умирают люди. И это не котлеты.

Мы съели по порции и взяли по чаю.

— Александр Георгиевич… — решился я.

Полозов взглянул на меня.

— По поводу анонимки…

— Не стоит беспокоиться…

— Правда?

— В интересах следствия, Шота Олегович…

— Вчера… — не очень-то вежливо перебил я Полозова, — по вашей протекции меня нанял труп миллиардера. Через несколько часов я получил письмо с угрозами в свой адрес, да с угрозами не простыми, а идейно-политическими: в письме мне непрозрачно намекают на необходимость отрезать мне голову во имя скорейшего пришествия нового, справедливого миропорядка. Сколь мне бы ни было лестно это очевидное сравнение с гидрой капитализма, тем не менее голова у меня, Александр Георгиевич, в отличие от той же гидры, одна. И уверяю вас, нет ничего более в интересах следствия, чем поставить ее в курс этих самых интересов. Ибо я уже по факту по самые уши в чужих интересах, и до сих пор мне оставалось только предполагать, насколько они соответствуют моим собственным. От всего этого мне несколько… как бы это сказать… неуютно.

Полозов в задумчивости смотрел на меня.

— Если вы ищете связь между вашим сегодняшним присутствием здесь и анонимкой, то ее нет, уверяю вас.

— Я вам, конечно, верю…

— Вы принесли конверт?

Я вынул письмо, упакованное в пластиковую прозрачную папку.

— Отлично. Отдам на экспертизу. Скоро все выяснится. Пойдемте, господин адвокат, нам пора.

Интересно, сколько раз в жизни человека наступает «пора» для чего-нибудь такого, о чем он впоследствии будет жалеть?

Где-нибудь там, наверху, ведется хотя бы приблизительная статистика человеческих ошибок, которых мы могли бы избежать, если бы не были так самонадеянны?

С другой стороны, выбор невелик, да и откуда ему взяться? Пора рождаться. Пора взрослеть. Пора учиться. Жениться. Рожать детей. Воспитывать их. Пора стареть, пора умирать. Пора. Пора. Пора!

Время окружает нас со всех сторон, и даже в лучшие моменты нашей жизни слишком многое за нас решает обычная необходимость.

В небольшом кабинете Полозова нас ждали три человека. Левина среди них не было.

Все трое молча кивнули мне и Полозову, и я так же молча кивнул троим, и они ушли куда-то с Полозовым, попросив меня подождать здесь. Я согласился: за последние сутки у меня было не так много времени, чтобы собраться с мыслями.

Оставшись один, я предался дедукции по Холмсу.

Итак, майор утверждает, что анонимка и дело Левина — вещи, между собой никак не связанные. Пусть так. Однако пренебрегать тем, что Полозов, возможно, ошибается, нельзя.