Шота Горгадзе - Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката

Нас в комнате четверо: я, Гарри Левин, Абрам Левин и Смерть.

Смерть, как обычно, молчит. Что говорить? Язык нужен живым, чтобы болтать без умолку и тем напоминать себе, что они еще живы. Когда приходит Она, они умолкают, молчит и она. Она ни зла, ни добра, у Нее нет воли, есть лишь задача, одна единственная от начала времен — отделять конец от начала без понимания сути, пояснения причин и следствий.

Без прикрас следует Она предначертанному, не вдаваясь и не вникая ни во что, не становясь ничем, но, касаясь всего, изменяет его раз и навсегда.

Она бывала разной: несвоевременной, страшной и даже смешной. Бывала нелепой, почетной и глупой. Детской. Чудовищной. Долгожданной. Чужой.

Не спрашивайте Ее ни о чем, Она не знает, есть ли жизнь после Нее. Она не знает ничего ни о чем, Она не мудра, ибо никогда не жила, хотя увидит все дни от первого до последнего. Делайте, что вам угодно: пытайтесь привыкнуть к Ней, смириться или подготовиться к Ее приходу — это ваш выбор, пока вы живы. Она же просто делает свое дело: Она придет, полагая вам конец, как Она полагала конец всему от начала времен, отделяя его от начала и в конце всех концов, Она заберет самое ценное. Так было положено, и так будет, а кем было положено и что будет — не Ее забота.

Все земные Законы так или иначе созданы, чтобы их нарушать, и лишь Ее закон единственно непреложный и будет принят всеми, невзирая на чины и статусы в Facebook. Она придет к правителям и нищим, миллиардерам и адвокатам, к гениям и идиотам и уравняет их всех. Она не ищет признания и не приемлет проклятий. В Ней нет ненависти, и нет безразличия. В Ней нет ничего, кроме конца концов и звенящей вечностью тишины.

Нас в комнате четверо, считая Ее, и именно Она виновна в том, что из-за этой смертельной тишины никто из нас не услышал крадущихся шагов в коридоре. Иначе бы кто-то из нас отреагировал и, кто знает, может, все бы испортил.

Это было быстро: человек в черном, плавно качнувшийся к Гарри Левину, выбитый из его руки пистолет.

Сейчас нас в комнате много, и не сосчитать: двое в штатском, мечущиеся рядом с Левиным-старшим, еще двое врачей там же и еще один невзрачного вида мужичонка в неприметном сером костюме и с таким же неприметным, чуть округлым, по-детски розовощеким, но в целом незапоминающимся лицом, около него же. Никто не суетится. Все заняты делом.

На Гарри Левина надели наручники и увезли, молчаливого и бледного. Он не смотрит на отца, не смотрит ни на кого.

Четверо укладывают Абрама Левина на носилки, и я слышу, что «пуля попала в правую грудину и прошла навылет, состояние средней тяжести, стабильное».

Кто-то из докторов на ходу спрашивает, все ли у меня в порядке и цел ли, я отвечаю, что да, доктор кивает и исчезает вместе с носилками Левина-старшего в коридоре. За врачами вытягиваются люди в черном, мужичонка в штатском, и я остаюсь один: весь мир там, он вращается, крутится вокруг Левиных.

Кому интересен заминированный адвокат?

Черт возьми! Они же не знают… Я достаю телефонную трубку.

— Он блефовал.

В дверях комнаты стоит Сергей, за его плечом маячит повелительница печенья Лена, ее лицо заплакано.

— Насчет взрывчатки… Под вашим креслом нет бомбы.

— Боюсь показаться навязчивым, но вы уверены? Может, стоит позвать… хм… тех, кто разбирается?

Сергей подходит к столу, заглядывает под стол и под кресло.

— Не в чем разбираться. Пусто.

— Да и пульт… вот. — Лена берет пульт со стола.

Это меня убеждает. Я встаю из кресла и, несмотря на негнущиеся ноги, не то чтобы совсем уже бегом, но все же очень-очень быстрым шагом выхожу в коридор.

Сергей и Лена выходят за мной. Вид у обоих виноватый. Это хорошо. Это правильно.

— Господин Горгадзе, мы хотим попросить у вас прощения… — Сергей серьезен и насуплен, но смотрит мне в глаза.

Лена тоже серьезна, но в глаза мне не смотрит, опустила их и рассматривает рисунок паркета и вертит в руках пульт от несуществующей бомбы. Лена старается держаться как можно дальше от меня.

— Как только Лена позвонила мне… я позвонил Левину… старшему и… я и раньше догадывался…

— Догадывались или знали? — Сергея дернуло, но взгляда он не отвел.

— Что-то знал, о чем-то догадывался. Что он — сын Абрама Левина, знал. Остальное — нет. Я не ухожу от ответственности! — Сергей вспыхивает как маков цвет.

— Я вижу. Что ж… обсудим это позже. Пойдемте отсюда…

— Господин адвока-а-ат… — Майор Полозов останавливается у двери, но в коридор не входит. — Вижу, вы в эпицентре событий… как всегда.

— Не по своей воле, майор. Рад вас видеть. Вы вовремя.

— Благодарите сознательных граждан. Что это у вас? — без паузы спрашивает Полозов, увидев у Лены в руке пульт.

— Левин обещал здесь все взорвать, но это все блеф… — Сергей вынимает пульт из рук Лены. — Вот, смотрите.

Сергей нажимает на кнопку.

Я всегда думал, что не существует большего клише, чем появление расплывчатого, большого и озабоченного лица врача над приходящим в сознание главным героем, сопровождающееся неясной, мямлящей, как бы с трудом распознаваемой речью.

Как теперь показывает мой личный опыт, клише тоже бывают правдивыми.

Жена потом рассказывала, что я приходил в сознание три раза за последующие после взрыва два часа, но только на четвертый раз смог пробыть в сознании достаточно долго, чтобы узнать ее. Как ни странно, у меня ничего не болело, и первое время было даже весело. Как мне потом сказали, это — от лекарств.

Врачи запретили мне компьютер и телефон, поэтому о смерти Лены я узнал лично от Полозова.

Полозов пришел через два дня и был бледен. Сам он при взрыве практически не пострадал: оцарапал голову и правую руку, когда взрывной волной его выкинуло из коридора на лестничную клетку.

Старший Левин жив.

Сергей, находившийся глубже в коридоре, пострадал значительно: сильный ожог левой части лица, сломаны левая нога и три ребра с левой стороны, размозжена кисть левой руки — полгода в больнице как минимум, но при прочих равных врачи обещают полное восстановление.

Взрывчатка была неумело («по-идиотски», как сквозь зубы бросил Полозов) заложена по всей гостиной и даже коридору, так что Сергею еще очень повезло.

У меня сломано одно ребро, контузия средней тяжести, гематомы по всему телу. «Ангел-хранитель крыльями прикрыл», — вчера сказал мне хирург.

А до Лены не достал.

Выписался из больницы я почти через три недели, которые провел в тоскливом однообразии, наблюдая за собственным восстановлением. От мобильного и компьютера я отказался на весь срок лечения, препоручив все дела своим помощникам, и развлекал себя тем, что, начиная со второй недели, оказывал неотложную юридическую помощь всем, кто ни попросит: от сиделок и врачей до больных.