Хью Пентикост - Где снег был красным

— Я в полном порядке, Эмили. Я предпочитаю остаться одной.

— Я отвезу вас домой, дорогая, — предложил судья.

— Спасибо, судья Кревен, но моя машина здесь. Я предпочитаю ехать домой одна. Правда.

Эмили умоляюще посмотрела на Смита:

— Доктор, как вы считаете?..

— Моя дорогая Эмили, — протяжно сказал Дэн Саттер, — почему бы тебе не прекратить совать нос в чужие дела?

Он стоял возле дверей, его глаза были налиты кровью, но наблюдали за присутствующими по-птичьи настороженно. Слова Саттера вызвали неловкое молчание, что позволило Сьюзен в одиночестве удалиться.

— Необычайное мужество и сила духа, — заметил судья Кревен.

— Необычайное, — повторил Смит таким сухим тоном, что судья обернулся, чтобы посмотреть на него. Доктор пожал плечами. — Где плачущие женщины? — пробормотал он. — Где убитые горем друзья и близкие?

Дэн Саттер засмеялся:

— До вас быстро доходит, доктор!

Судья, вероятно почувствовав смущение Эмили, вызванное смехом Дэна, попытался исправить положение короткой благодарственной речью за хорошо подготовленную вечеринку, что вызвало лишь новый приступ хохота у Дэна. Как только судья покинул дом, Саттер принялся неуклюже надевать пальто и галоши.

— Дэн, ты куда? — спросила Эмили.

В ответ он оскалился в недоброй улыбке:

— Эмили, я уже предлагал тебе прекратить совать нос в чужие дела!

— Но сейчас почти четыре утра! — дрожащим голосом произнесла Эмили.

— Скажем так, после всех этих событий мне надо немного подышать свежим воздухом! — Дэн застегнул пуговицы на пальто.

Доктор Смит, внимательно наблюдавший за происходящим, тихо заговорил:

— Где-то в этом поселке, мистер Саттер, готовится ко сну в той же постели, что и прошлой ночью, под тем же одеялом убийца. Преступник сейчас думает — подозревает ли его кто-нибудь, видел ли его кто-нибудь, не оставил ли он какие-то улики. Убийца не хочет, чтобы его поймали, мистер Саттер.

— И что? — спросил Дэн.

— Я считаю, что для вас было бы крайне опасно затевать игру в детектива, какими бы мотивами вы ни руководствовались.

Улыбка Дэна стала шире.

— Я даю вам тот же совет, доктор, что я дал Эмили, и очень настоятельно! Занимайтесь своим делом! — Он натянул на уши меховую кепку и вышел, хлопнув дверью.

В детском возрасте Руф Гилсон фантазировал на тему смерти. Это началось после того, как маленького щенка гончей, подаренного ему отцом, переехал молоковоз всего в нескольких ярдах от входа в дом. Минуту назад щенок играл с Руфом, а в следующую минуту он лежал в пыли мертвый. Мальчик начал представлять, что было бы, если бы он умер столь же внезапно. Это оказалось невозможно постичь умом. Кран с холодной водой в кухне все так же монотонно бы капал, нуждаясь в новой прокладке. Новорожденный теленок на южном выпасе по-прежнему ковылял бы на слишком длинных ногах. Джон Мертаг, как и раньше, доставлял бы почту в одиннадцать часов на своем древнем грузовике «форд». Илайхью Стоун ходил бы на охоту и на рыбалку, словно ничего не случилось. Но в то же время его, Руфа Гилсона, не будет, и знать об этом он не будет. Его родители могли плакать о нем, но они по-прежнему принимали бы пищу. Отец возьмет чашку с кофе, кофе в ней бледно-желтый от добавленного туда кипяченого молока. Мать будет жарить картофель на железной сковороде на плите. Будут жужжать мухи над мусорной кучей на заднем дворе. Но его не будет там! Его не будет нигде!

Это была такая игра, от которой маленькое тело Руфа покрывалось потом. Ничто из того, о чем ему рассказывали в воскресной школе, никогда не давало ему реальной надежды на продолжение некоего подобия жизни за черным занавесом смерти, который отделит его от всего, что он знал и любил. С тех пор как Гилсона озаботила эта проблема, прошло много времени. Служба в армии поумерила его мрачные помыслы. Но каким-то образом смерть Терренса Вейла вернула их назад. Возможно, так получилось потому, что это произошло здесь, в Бруксайде, где все его детские ассоциации были так сильны.

К тому же он устал. Ему удалось лишь час беспокойно подремать, прежде чем наступило время вставать, все еще в ночной темноте, чтобы присмотреть за утренней дойкой коров. Это само по себе способствовало возобновлению старой игры. Вот он, официальное лицо поселка, участник следствия по убийству, но домашние дела все равно должны продолжаться. Нужно помочь Тоду Брэдшоу, его работнику, с доильными аппаратами. Молоко следовало залить в стерилизованные фляги, которые надо было поставить на погрузочную платформу, откуда грузовик, каждое утро отвозивший фляги на станцию, заберет их. Нужно поймать убийцу и отомстить за загубленную человеческую жизнь, но также предстояла и дойка.

Руф старался отмахиваться от расспросов Тода про вечеринку и о том, что случилось. Он думал про Терренса — Терренса живого, пьющего из стакана, курящего сигарету, разговаривающего со своей прелестной женой до того, как они отправились на вечеринку, устроенную в его, Вейла, честь. И вот через такой короткий промежуток времени эта жизнь полностью и навсегда погасла. Но с Терренсом произошло не совсем то, что с щенком, погибшим случайно, или с ребенком, погибшим в воображении. Здесь было нечто другое — смерть Вейла стала результатом сложных взаимоотношений между людьми, неизвестных, но реальных.

Часть этих взаимоотношений касалась и самого Гилсона. У Холбруков не было машины, и он отвез их домой от Саттеров в своем джипе, после того как Маклин наконец отпустил всех по домам. Они втроем втиснулись на переднее сиденье. Алонсо был необычно для него молчалив. Руф чувствовал, как плечо Лиз тесно прижимается к его плечу. Ему хотелось сказать что-нибудь, но нужно было, чтобы сказанное оказалось именно тем, что нужно. Все слова, которые приходили на ум, — это «Ради бога, забудь о Роджере», «Позволь мне заботиться о тебе», «Позволь мне защищать тебя». Но Руф знал, что такое говорить не стоит.

Когда он остановил машину возле дома Холбруков, Алонсо вылез из джипа.

— Выпьешь? Или кофе хочешь? — угрюмо спросил он.

— Лучше домой поеду. Через пару часов я снова должен быть на ногах.

— Как хочешь, — сказал Алонсо. Он быстро зашагал по дорожке к дому, словно намеренно хотел оставить Руфа и Лиз вместе одних.

— Спасибо, что подвез. — Девушка начала выбираться из джипа.

— Лиз!

— Да? — Она обернулась.

— Это неподходящий момент для того, чтобы сказать одну неподходящую вещь.

— Вовсе нет, если тебе хочется это сказать, Руф.

Слова неуклюже вывалились из его уст:

— Лиз, я люблю тебя всем сердцем. Мне невыносимо видеть, когда тебе больно. Я бы сделал ради тебя что угодно.

— Руф! — Она протянула к нему руку. — Руф, дорогой! Ты самый лучший друг, какого можно пожелать. И я обязана перед тобой извиниться.