Жорж Сименон - Люди, живущие по соседству. Часовщик из Эвертона

— Они говорят по-русски, — вздохнул он, вытягивая руку с трубкой. Госпожа Амар оказалась проворнее. Она сказала несколько слов на русском, а Соня отступила на шаг.

— Сейчас вас соединят с консульством в Тбилиси. Вот, держите! Теперь с вами будут говорить на турецком…

Адил-бей схватил приемное устройство и с детской радостью закричал на родном языке:

— Алло!.. Я слушаю… Это консул Турции?..

Слышимость была отвратительной. Далекий голос прерывался невероятным треском. Наконец Адил-бей уловил:

— Алло… Мы сочли необходимым на всякий случай уведомить вас, что по прибытии в Тбилиси Фикрет-эфенди был арестован…

— Алло!.. Что вы говорите?.. Я хочу знать…

Но на том конце уже повесили трубку, аппарат вновь вещал на русском языке.

Адил-бей неуверенно повернулся к обеим женщинам. Соня смотрела на него с полнейшим равнодушием, как примерный секретарь, ожидающий распоряжений. Персиянка сверлила консула взглядом, как будто хотела сказать: «Помните, о чем я вам говорила, выставите ее из комнаты!»

— Вы можете идти, — вздохнул Адил-бей. — Ничего особенного.

— Вы будете яичницу?

— Если вас не затруднит.

Они подождали, пока дверь на кухню снова закроется.

— Я ничего не понимаю, — вздохнул мужчина. — Из Тбилиси мне сообщили, что Фикрет арестован.

Персиянка с хрустом сжала пальцы.

— Я хотел разузнать детали, но на том конце провода уже отключились. Что я могу сделать?

Госпожа Амар выглядела более взволнованной, чем ее собеседник. Сначала она схватила телефонную трубку, затем передумала и положила ее на место.

— Вы не думаете, что официальное обращение к властям…

— Не надо никаких обращений к властям, — сухо бросила персиянка.

Она больше не смотрела на своего нового знакомого. Женщина лихорадочно размышляла, и черты ее лица ожесточились, отчего оно стало почти некрасивым.

— А вы не знаете, они захватили его багаж?

— Они мне ничего не сказали. Они даже меня не слушали.

— Черт возьми!

— Почему «черт возьми»?

— Да так. Когда я думаю о том, что мы доверили ему три великолепных серебряных самовара!..

Адил-бей понимал все меньше и меньше.

— Да не смотрите вы так на меня! — Женщина потеряла терпение. — Да, три самовара! Иногда их еще удается найти, спрятанные у крестьян, их можно обменять на краюху хлеба, вы должны понимать — мука сейчас на вес золота. А этот чертов Фикрет взялся переправить самовары в Персию. Мне необходимо предупредить мужа.

Она принялась искать шляпку, затем вспомнила, что оставила ее в комнате, а там заметила чемоданы, которые начала разбирать. И тотчас ее настроение изменилось, казалось, персиянка забыла о своих заботах, она протянула обе руки и взяла в свои ладони пальцы Адил-бея.

— Вы на меня не сердитесь?

— За что?

— За то, что я оставляю вас таким вот образом. Я уверена, что мы станем друзьями, очень добрыми друзьями…

Ее нервные руки продолжали сжимать ладони мужчины, и это пожатие становилось все более настойчивым.

— Вы хотите, чтобы мы стали друзьями?

Он ответил «да», потому что не мог сказать ничего другого, и в этот момент губы персиянки коснулись его губ.

— Тише!.. Не провожайте меня…

С низко опущенной головой Адил-бей вышел на кухню, где раздавалось шипение яиц на сковороде. Соня уже надела шляпку, сумка в руке.

— Все необходимое вы найдете в шкафу. Я хочу лишь отметить, что в доме не осталось ни скатертей, ни полотенец, ни простыней.

— А прежде они были?

— Разумеется.

— И кому они принадлежали?

— Я не знаю. Но вы сможете купить все это в Торгсине. Я же собираюсь пойти пообедать. В котором часу я должна вернуться?

Откуда он мог знать?

— А в котором часу вы возвращаетесь обычно?

— В три часа дня.

Он старался не смотреть ей в глаза, но бросал косые взгляды на девушку.

— Сколько вам лет?

— Двадцать.

— Вы местная?

— Я приехала из Москвы.

— А где вы выучили турецкий язык?

Она ответила с подкупающей простотой:

— До революции мой отец служил привратником в посольстве Турции. Ваша яичница сейчас сгорит. Мне пора идти.

Этот обед напомнил ему о войне, хотя в доме царила совсем не военная атмосфера. Он сидел в полном одиночестве за маленьким столиком из светлого дерева, ел яичницу прямо со сковороды, открыл банку тунца и выпил бутылку пива.

Он не хотел есть. Он ел просто потому, что это было необходимо, и так как его взгляд бесцельно блуждал по комнате, время от времени он задерживался на окне напротив, которое так и осталось закрытым. За муслиновыми шторами можно было различить лишь смутную тень, возможно, две.

Улица вновь стала пустынной. Наступило самое жаркое время дня. Адил-бею хотелось бы уснуть или сделать хоть что-то, неважно что, но он даже не стал убирать со стола, а так и остался сидеть, облокотившись на стол и положив голову на руки.

Адил-бей и Соня пробрались мимо десятков людей, которые толпились вдоль лестницы, пересекли несколько комнат, так же набитых народом, и, не обращая внимания на эту безликую толпу, толкнули дверь в конце коридора.

Они уже третий раз приходили вместе в управление по делам иностранцев. Как и раньше, консул нес черный кожаный портфель, который его секретарша забирала во время работы.

У Адил-бея уже выработались свои привычки. Он протянул руку мужчине с бритым черепом, в русской рубахе, который сидел за столом, заваленным документами, затем отвесил поклон женщине, занимавшей другой стол.

Здесь было очень светло и жарко. Вдоль беленых стен тянулись ряды сосновых стеллажей. Соня садилась на краю стола и открывала лежащий перед ней портфель.

Обстановка казалась простой и сердечной. Адил-бей располагался на соломенном стуле у окна.

— Вначале спросите его об армянине, чьи документы я передал во время нашего первого визита.

Глава отдела по работе с иностранцами не говорил ни на турецком, ни на французском языках. Ему было приблизительно лет сорок; лысый череп и рубашка-толстовка делали внешность чиновника аскетической, а мягкая приятная улыбка и спокойный взгляд голубых глаз располагали к общению. Когда Адил-бей говорил, мужчина улыбался и одобрительно кивал, хотя не понимал ни единого слова.

Соня повторила фразу на русском. Чиновник отпил глоток чая, полный стакан которого всегда стоял у него под рукой, затем произнес четыре или пять слов.

— Они ждут распоряжений из Москвы, — перевела Соня.

— Эти распоряжения должны были прийти по телеграфу две недели назад!

Соня ничего не сказала, лишь скорчила гримаску, давая понять, что от нее ничто не зависит, чего, впрочем, и следовало ожидать.

— А женщина, у которой конфисковали мебель?

Пока фразы лились не на русском языке, чиновник смотрел то на Адил-бея, то на документы, протянутые секретаршей, и его лицо выражало бесконечное терпение, беспредельную добрую волю.