Джон Макдональд - Смерть в конце тоннеля

Закончив, он спросил как бы невзначай:

— Если ты живешь здесь, а он в городе, то ты, наверное, сама открываешь кафе по утрам?

— Чего?.. — Она уже спала.

Он встряхнул ее за мягкое плечо:

— Эй, ты сама открываешь утром?

— Раньше — да. Но завтра уже нет. Ты не забыл? Я больше никогда не буду открывать эту вонючку.

— Тогда ты должна отдать ему ключ.

— Че…

— Я говорю — ключ. Где чертов ключ?

— Боже, пиво всегда валит меня с ног. В сумке.

Он лежал рядом, пока ее тяжелое ровное дыхание не наполнило маленькую комнатку. Бледный свет луны лег на ее лицо и тяжелую белую, как сало, грудь. Когда Фрейзер убедился, что она крепко уснула, он осторожно встал, надел туфли и оделся. Поднеся ее сумку к окну, где было светлее, отыскал ключ. Петли заскрипели, когда открывал дверь. Фрейзер замер, слушая ее дыхание.

Ключ легко повернулся в замке черного хода, и он проник в маленькую кухню. В нос ударила вонь от гниющих под линолеумом влажных досок, от отбросов, забытых по углам, смешанная с ядовитым запахом мыла в посудомоечной машине. Тонкая перегородка с единственной вращающейся дверью разделяла кухню и собственно кафе. Рассеянный свет фонаря струился с той стороны сквозь круглое окошко в двери, падая оранжевым пятном на угол старого белого холодильника. Фрейзер легонько толкнул скрипнувшую дверь и прислушался. С шоссе не доносилось ни звука. Он вошел в зал и пробрался за стойку. Оранжевый плафон горел как раз возле кассы. На кухне заурчал компрессор. Фрейзер вздрогнул и похолодел.

Он дышал часто, как собака, сердце бойко колотилось в груди, пальцы подрагивали от возбуждения. Заслышав шум приближающейся машины, он нырнул под стойку. Машина быстро пронеслась мимо, скользнув фарами у него над головой. Он выпрямился, запустил руку под кассу и нащупал плоский деревянный ящик. Дно у ящика было из тонкой, податливой фанеры. Фрейзер опустился на колени и ударил кулаком снизу. Фанера со скрипом сдвинулась вверх. Он снова прислушался. Еще две машины прошумели мимо по дороге. Затем, сунув пальцы в щель, отогнул фанеру, и в ладонь ему скользнул тяжелый пистолет в кожаной кобуре. Пошарив внутри, Фрейзер нащупал маленькую коробку. Патроны. Он достал их, вынул пистолет из кобуры, засунул ее в ящик и задвинул взломанное дно на место.

Это был пузатый револьвер с коротким стволом. Пощупав пальцем дуло, Фрейзер решил, что это тридцать восьмой, что было даже лучше, чем он ожидал. Он думал найти тридцать второй пистолет. Фрейзер поднялся, положил оружие в один карман, патроны в другой. Пригнуться еще раз его заставил грузовик, грузно кативший навстречу рассвету.

Он выбрался через кухню, закрыл дверь, отнес ключ девушке. Когда входил, дверь снова громко заскрипела.

— Кто здесь?

— Это я, Стэн, киса. Я иду к себе. Уже почти рассвело.

— А-а-а… Так мы едем сегодня, дорогой?

— Конечно.

— М-м-м. Хорошо. Я ужасно рада.

И она снова заснула.

Вернувшись к себе, он закрылся в крошечной ванной и вы тащил револьвер. Это был кольт — помятый, страшный и допотопный, из которого давно никто не стрелял. Он был как раз по его руке. Барабан полон, а в коробке еще девятнадцать патронов. Фрейзер ссыпал патроны в левый карман пиджака, а картонную коробку, разодрав на мелкие клочки, отправил в унитаз.

Потом разделся, свалил шмотки в угол, револьвер швырнул сверху и залез в жестяной душ. После девушки он чувствовал себя таким грязным, будто не мылся года два.

Донна освободилась в одиннадцать часов. Они уселись на ступеньку ее темной будки с двумя упаковками пива по шесть банок в каждой и штопором.

Он сообщил ей деловым тоном:

— У меня есть четыре сотни баксов. Я выкуплю Миранду, и мы поедем на ней вместе. Ты сказала, что Джой нашла для тебя работу в Лас-Вегасе. Это хорошо. Мы подсчитаем дорожные расходы, а потом ты отдашь мне долг из своей зарплаты. Идет?

Она поломалась только для виду. Чокнувшись с ним жестяной банкой, сказала:

— Стэн, это здорово! Представляю, какая у него будет рожа, когда он узнает, что я уезжаю!

— Значит, завтра утром — в дорогу?

— Почему бы и нет? Я могу собраться за десять минут.

— Договорились, Донна.

— Мы едем в Лас-Вегас.

Он облокотился о порог и стал щекотать ее голую руку. Она захихикала и отодвинулась.

— Стэн, не забывай, что мы с тобой партнеры по бизнесу.

Он проявил настойчивость. Добрых десять минут прошло, прежде чем он наконец обнял ее, впился в ее губы, а она крупно задрожала, с шумом дыша через нос. И еще двадцать минут, прежде чем они вломились в темную комнату, мешая друг другу, спотыкаясь, и повалились на продавленный матрас.

Акт любви нисколько не сделал ее ближе. Фрейзер был далеко от нее, парил над ней, холодный, равнодушный, жестокий, презирая ее и презирая то, что она сделала с его телом. По-другому у него не бывало. Ему казалось, что близость с женщиной оскверняет его одиночество, что это недостойная его слабость, уступка животному инстинкту. И все же это было необходимо. Ибо, только внушив ей слепую, глупую веру, лишь убедив в том, что белое — это черное, а черное — это белое, он мог ее употребить.

Теперь Фрейзер яростно драил свое тело, оттирал прилипшую грязь. Сполоснувшись напоследок ледяной водой, насухо вытерся, подобрал револьвер, выключил свет и в темноте ощупью добрался до кровати.

Револьвер Фрейзер сунул под матрас. Ему хотелось убить ее. Это будет его первая незаконная жертва. Остальных он убивал на законных основаниях. Он представил себе, как это будет. Он свернет на проселочную дорогу где-нибудь среди холмов, приставит дуло к ее животу и спустит курок, глядя ей в лицо. Он улыбнулся в темный потолок.

Джемисону снился голубой «кадиллак». Он переворачивался в воздухе, как голубок, и падал в пустоту… Дэв проснулся весь дрожа, мокрый от пота. Встал и пошел в ванную. Не зажигая света, снял влажную пижаму, растер дрожавшее тело полотенцем. Сердце успокоилось не скоро. Он включил свет, надел свежую пижаму и вернулся в комнату. Там долго сидел на краю постели в темноте, обхватив руками колени, курил и думал о Кэтрин Аллер.

У нее в палате было темно. Нет, возможно, там горел ночник и его бледное свечение достигало ее неподвижного лица. Но она не знала, светло вокруг или темно. За ее безмолвием скрывалась борьба ее мозга, борьба за жизнь, за излечение. Невредимое тело Кэтрин лежало без движения и ждало команды. Сердце билось, органы работали, железы выделяли секрет, расслабленные мышцы готовы были сократиться, едва поступит приказ. Ее память, ее воспоминания о жизни, запрятанные в глубине мозга, терпеливо ждали своего часа, как карты в ящике стола.

Память Джины была в таком ящике, который был заперт навечно. Она умерла.